Александр ПОПОВ: Люди, не имеющие понятия о реставрации, диктуют нам, что и как делать. Буду противостоять
Александр Владимирович Попов - архитектор, реставратор памятников русского каменного и деревянного зодчества. Лауреат Государственной премии РСФСР 1991 года в области архитектуры. Аттестован Министерством культуры РФ как архитектор-реставратор высшей категории. Советник Российской академии архитектуры и строительных наук. Создатель и руководитель Реставрационного центра в городе Кириллове.
- Александр Владимирович, начну с вопроса об Ильинской церкви 1698 года в Белозерске Вологодской области. Было много публикаций, где Вы откровенно рассказывали, как Вас вынуждают подписать акт о выполненных на нем подрядчиком работах, имеющих мало общего с реставрацией. Что с храмом сейчас?
- Да, я осуществлял авторский надзор, так как был автором проекта реставрации. Как-то так невероятно сложились звезды, что работы, которые выполнялись с нарушением всех норм и правил реставрации, остановлены, чего я, собственно, и добивался. А Министерство культуры расторгло договор и судится с подрядчиками. Вроде бы даже выигрывает. Подрядчик сделал там какой-то фрагмент, на сарай похожий, остальные бревна и конструкции от разобранного памятника лежат под навесом. Я не ожидал, что меня поддержит Научно-методический совет при Минкультуры. После него прислали очередного проверяющего, который в очередной раз попросил меня подписать акт, а я снова отказался. Но, видимо, надо было хоть как-то закрывать объект.
Я не питаю особого оптимизма, так как случай с Ильинским храмом – типичный сегодня. Я с 1976 года, когда еще студентом начинал в Поленове, регулярно бываю в Минкультуры, знаю всех последних министров. Но сейчас перестал понимать, что там происходит. Речь уже даже не идет о том, чтобы влиять на какие-то процессы. Чиновники меняются постоянно, и когда говоришь с новым человеком, то понимаешь, что он совершенно не знает, что такое реставрация, не понимает того дела, ради которого поставлен на должность. А ведь эти люди говорят нам, профессионалам, как и что делать, диктуют условия, разрабатывают нормативы. Я последние года четыре уже даже не подаю документы на конкурсы. Не хочу в этом участвовать, брать государственные заказы, потому что условия ставятся заведомо невыполнимыми, если к делу подходить по науке, как положено. Понимаете, годовую норму нельзя сделать за два месяца. А сроки дают именно такие. Заготавливать лес надо зимой, а конкурс объявляют летом. Откуда я летом возьму лес, если еще и за два месяца надо все сдать? Я не буду давать взятки, не буду во всем этом участвовать, так как говорю с этими людьми на разных языках. Такое впечатление иногда, что говоришь со школьной шпаной.
- В смутное время твердость и уверенность дает чувство того, что ты делаешь свое главное дело, для которого предназначен. И делаешь его правильно.
- Самое главное – заниматься тем, что тебе нравится. Что тебе «в кайф». Вот сейчас мы делаем один дом начала XX века по частному заказу в Костромской области. Привезли сруб в Кириллов. Я стал смотреть на то, как «чашки» вырублены – это такие углубления для соединения бревен. Я их много и сам порубил, и повидал. Но тут - не понимаю, почему все так гладко. То есть мужик, который работал, не просто их рубил, а потом стамеской еще и вычищал. И это при том, что на эту «чашку» положат следующее бревно, и никто ее никогда уже и не увидит. Кроме разве что меня. Вот почему он так делал, зачем? И я понял. Он думал так: «Вот на другом углу Леха стоит. Он тоже хороший мастер, но я – все-таки лучше. И моя «чашка» - чище, и все-таки лучше, чем у него»… Вот это составная часть профессии. Когда ты делаешь, ты испытываешь удовольствие. Это как наркотик. Во всем и везде. Нет этого – ищите другое занятие.
- Но Вы же не сразу пришли к «дереву», да и в принципе к реставрации.
- Вообще-то я закончил МИЭМ по специальности «прикладная математика». И еще студентом попал в Поленово. Тогда у ВООПИКа была такая молодежная секция - клуб «Родина» в Зарядье. Они сделали реставрационный отряд. Вот с ним я и поехал на каникулы. Работал в Поленове разнорабочим, каменщиком, плотником, столяром. Получил 6-й разряд каменщика-белокаменщика. А потом уже решил поменять профессию и поступил в МАрхИ.
Уже в Поленове я понял две вещи: действия архитектора, который ведет объект, и рабочих, выполняющих реставрацию, не согласованы; надо объединять проектирование и производство под «одной крышей». Архитектор приезжает на обмеры, потом в мастерской чертит себе, судит-рядит, что-то выдает, а рабочие тем временем ваяют свое. Потом архитектор приезжает на объект, и – ой, ребята, что-то не так. Ну, переделывать, что ли? Конечно, нет.
В Поленове я столкнулся с этой системой с точки зрения рабочего. Потом столкнулся уже и как архитектор-реставратор. Ведь смотрите, когда архитектор, работающий в современном строительстве, проводит линию, он понимает, что за ней стоит – стекло, металл, какая конструкция, сколько это стоит, какая технология, сколько рабочих…
А теперь возьмем архитектора-реставратора. Он закончил МАрхИ, но что он знает, скажем, о средневековых инструментах, технологиях? Ничего. Он может померить и нарисовать картинку. Он проводит линию, но за ней не стоит ничего. И вот когда я работал в Архангельске, стал все сводить воедино в своей мастерской. Днем я работал, скажем, как плотник. Вечером, когда все собирались, - чертил, рисовал.
Но в 1996 году всякое финансирование реставрационных работ было прекращено, я был вынужден вернуться в Москву. Перетащил сюда своих ребят, кого можно было. Мы занимались Домом Мельникова, рядовой застройкой Пятницкой улицы, другими объектами. Но к реставрации это имело весьма косвенное отношение. В 1999 году я начал работать в городе Кириллове Вологодской области, а в 2004-м я окончательно туда переехал. И там уже сделал полноценный Реставрационный центр "Архитектура, производство, обучение".
- Первых двух составляющих Вашей жизни мы уже коснулись. А что с обучением?
- Когда ко мне в Центр приходят устраиваться на работу, я, естественно, спрашиваю: «А что Вы умеете?» и часто слышу в ответ: «Все». Конечно же, это означает, что – ничего. Я тоже когда-то считал, поработав в Поленове, что умею все.
Потом приехал в Архангельскую область работать на церкви Дмитрия Солунского. Это храм 1748 года в селе Верхняя Уфтюга. Высота - 45 метров, длина сруба — 12 метров. Вес бревна – полторы-две тонны. Размах меня поразил, конечно. Я смотрел, пробовал, понял, как стоял плотник, старался повторить – не получается никак. Ну, думаю, местные мужики научат. Быстро выяснилось, что если и были местные мужики, которые хоть что-то знали, то они умерли где-то веке в XVIII-м.
Стал все выяснять опытным путем. Понял, что дело, видимо, в инструментах. Хоть нам и говорили во время учебы, что плотницкое ремесло не менялось со временем. Оказалось, это ерунда, еще как менялось. Я взял материалы раскопок в Мангазее, там были найдены инструменты, в том числе и топоры. Совсем не такие, к каким мы привыкли. Колунообразные. Я пошел в кузницу, сделал себе такой же топор. Думаю, теперь все пойдет – нет, не идет. Видимо, технология тогда была другая. Через три года у меня стало получаться что-то похожее. Но не то. Я стал консультироваться с коллегами, и в 1987 году на какой-то конференции познакомился с одним норвежцем, и он прислал мне норвежские книги по деревянной архитектуре. И вот в них я увидел средневековые гравюры, на которых изображены плотники. И оказалось, что стояли они совсем не так, как мы. Сейчас у плотника бревно при теске находится между ног и смотрит он между бревном и топором, поверхность хорошо видна, но образуются засечки, и в них задерживается влага, которая ускоряет загнивание материала. А средневековые плотники тесали сбоку. Поверхность бревна получалась, как стиральная доска, т.е. волнообразная, но гладкая, невозможно занозить руку, и вода хорошо скатывается. Плотник видел, где останавливается топор, и следующий удар наносил точно перед предыдущей зарубкой.
То есть и технология, и инструменты – все, каждая деталь имеет значение в реставрации. Я стал собирать исторический инструмент. Старинный шерхебель мне подарили в Поленове, потом еще что-то подарили… Я работал на деревянных памятниках XV века, более ранних на территории нашей страны просто нет. Так вот, археологи нашли топор в слое XV века. Я сделал копию и потом такими топорами мы работали на реставрации церкви ХV века.
Ещё в 80-е годы в Архангельской области получил в подарок очень большой топор и долго не мог поверить, что им работали плотники. А позднее в Польше в Краковском музее увидел фотографию плотника, работающего таким топором, а на колокольне в Вавеле нашел следы тески таким топором на деревянных конструкциях.
В общем, сейчас нам известны инструменты с эпохи неолита – и до наших дней.
Так вот, реставрировать памятники надо инструментами и по технологиям времени их создания. Как только идет реставрация без восстановления технологии ремесел – все, там смотреть будет не на что. Пример тому – Варшава и Краков. В одном случае – воссоздание, которое чувствуется за версту, в другом – реставрация, живой средневековый город.
И я учусь этому всю жизнь и незаметно для себя стал обучать других. Даже получил соответствующую лицензию для Центра. Когда мы принимаемся за объект, мы изучаем все – кто над ним работал, как, какими инструментами, какими материалами, ищем рисунки, фотографии, все возможные документальные материалы. Кстати, в нашем Центре есть довольно полная библиотека изданий, публикаций по дереву. То есть, возвращаясь к началу нашей беседы - когда мы проводим линию на проектном чертеже, мы понимаем, что за ней стоит.
- Собственно, Вы озвучиваете «Принципы сохранения исторических деревянных сооружений», принятые ИКОМОС в Мехико в 1999 году.
- Конечно, это основной документ, дополняющий Венецианскую хартию, устанавливающий принципы сохранения материальной культуры: должны быть исторические материалы, исторический инструментарий, технологии, обучение персонала. Когда есть весь этот арсенал, тогда и можно говорить о настоящей реставрации, тогда и возникает реставрационный Центр. Кстати, для деревянного зодчества в «Принципах» указано и еще одно пожелание – специальное выращивание леса. Но я про это уже даже не говорю. Вы только представьте, кто в наших реалиях будет работать по таким требованиям? Да никто не будет. Нужны деньги, это главное, вот потому и начинается «год за два месяца».
Я стараюсь работать по международным канонам, и как-то существует мастерская вот уже 26 лет.
- Какие сейчас объекты у Вас в работе?
- Мы закончили основные работы по терему в Осташеве.
В 2011 году начали, сегодня он стоит уже под крышей.
Вологодский дом потихоньку делаем, там вроде хотят устроить музей. Городской заказ, дом разобрали, перевезли в Кириллов, отреставрировали. Сделали подземный этаж и установили сруб на родном месте в Вологде, но закончились деньги, нам не платят. Я не могу же бесплатно работать, у моих сотрудников семьи, дети, которых надо кормить. Пришлось остановить работы.
Ну, и самое свежее открытие – церковь Козьмы и Дамиана на погосте в Леждоме, на границе Вологодской и Костромской областей, в 250 км от нашего Центра. Ее нашли каким-то чудом, в 20 км от ближайшего жилья. И возник московский бизнесмен С.О. Брайловский, который сам мне позвонил и предложил деньги на реставрацию. Но для этого церковь надо было разобрать и вывезти в наш реставрационный центр, сохранить в безлюдном месте её невозможно. Так представляете, местные власти сначала были против. Потом вроде рассосалось.
Я и еще три человека из Кириллова поехали туда прошлой осенью на тракторе. Дороги нет. В кузов положили колесо, на него – доску. Так я два огромных синяка насидел. С горем пополам доехали. Я понял, что храм в очень плохом состоянии, весь почти гнилой.
В августе нынешнего года поехали уже 9 человек работать. Поставили леса, чтобы начинать разборку. Но леса до верха храма все равно не доходят, т.к. нужного количества материалов из-за полного бездорожья не удалось завезти. Сделали трапики, и по ним я полез на гребень кровли. В одиночку разобрал, что смог, с трудом спустился. Но наверху все равно помощник нужен, одному не справиться. Надо опять подниматься. Спрашиваю - кто со мной вторым полезет? Рабочие отказываются: страшно, и правда. Прораб согласился: «Я думал, ты не спустишься. Ну, раз уж живым вернулся, пойду с тобой».
Шестнадцать дней мы разбирали эту церковь. Жили в палатках, на костре готовили. Потом встал вопрос, как вывозить. Лес кругом, дороги нет. Не сразу, но нашли «Форвардер» – у него восемь колес, одеваются гусеницы, идет практически везде. На нем вывезли разобранную церковь в ближайшее населенное место, а потом на машинах перевезли на базу в Кириллов.
Так что все-таки спасаем церковь. Сейчас она в нашем Центре, после реставрации будет установлена в Цыпине – на территории Кирилло-Белозерского музея-заповедника. А так – погибла бы.
- Итак, если не благодаря, то вопреки, все-таки удается делать благое дело. Но если в ближайшее время ситуации и подходы, описанные Вами, не поменяются, что же будет с памятниками, с реставрационной школой?
- А ничего и не поменяется. Пока чиновники в кабинетах не слушают профессионалов и диктуют им, что и как делать, пока такая генерация будет рулить, будут продолжаться и ударные реставрации за два месяца… Но я с этим никогда не соглашусь. Буду противостоять. И не раз, и не два, а каждый день.
Беседовала Евгения Твардовская
Фотографии: Галина Иванова, Елена Смиренникова, газета «Красный Север» (Вологда)