Алексей Ковалев: Я всегда на все смотрел с такой точки зрения, что надо бы вмешаться

Один из лидеров градозащиты Петербурга – об общественных движениях и власти, о профессионалах и энтузиастах, о цене, которой даются победы

На этой неделе у российского градозащитного движения - славный юбилей. 

19 октября 1986 года в Ленинграде, на Загородном проспекте, состоялся митинг. Для эпохи «перестройки» в этом не было бы ничего необычного, но это был необычный митинг. Митинг в защиту дома поэта Дельвига, который хотели снести при строительстве метро. Митинг, о котором теперь казенно пишут – «театрализованный». А он был – отчаянный, рискованный, раскованный, как вся та эпоха.

Через два дня Валентина Матвиенко, которая была тогда зампредом Ленинградского горисполкома, заявила, что дом Дельвига не будет снесен.

Так город и мир узнали о ленинградской Группе Спасения и об одном из ее лидеров – Алексее Ковалеве. Это было ровно 30 лет назад.

Слова «градозащита» еще не было, а градозащита уже была. И в Ленинграде и в Москве (весна того же 1986-го, сражение за «Дом на Бакунинской»). С тех славных времен мы и знакомы с Алексеем Ковалевым.

Потом, в марте-апреле 1987-го, был снесенный с боем «Англетер», потом было еще столько всего, что невозможно перечислить. Сменилась эпоха, изменился мир, и даже город, где все это начиналось, называется теперь по-другому. 

Но не изменился Алексей Ковалев. Он – на посту. Археолог, один из ярких лидеров петербургской градозащиты, депутат городского Законодательного Собрания, член Совета Российского национального комитета ИКОМОС. И как 30 лет назад, он говорит в глаза людям, что он о них думает.

 

Митинг у Дома Дельвига 19 октября 1986 года. На крыше дома видны трубачи, игравшие тревогу.

- Алексей, неужели уж 30 лет Группе Спасения? Как время-то летит…

- Группе спасения историко-культурных памятников Ленинграда – так мы ее назвали. Да, это было осенью 1986 года, в сентябре – октябре. Целый месяц мы вели кампанию за Дом Дельвига и в лицейскую годовщину, 19 октября, провели этот митинг.   

- Тебе сколько лет было тогда?

- 23 уже было. Собственно говоря, как человек, всегда склонный заниматься публичной политикой - что было практически невозможно в тогдашней советской стране -  я еще в 1982 году организовал движение за ликвидацию комсомола в Ленинградском университете. Мы охватили своими действиями,  этой дискуссией почти всю комсомольскую организацию университета, и это было пресечено только десантированием, можно сказать, собеседников из «органов». На истфаке, на втором курсе это было. 

Были всякие другие попытки, а где-то зимой 1986 года я почувствовал, что дан некий карт-бланш на какую-то инициативу снизу. И у меня появилась идея. Мы с Сергеем Васильевым, одним из будущих создателей Группы Спасения, работали тогда в Музее Суворова. И вот как-то мы с ним стояли и рассуждали на эту тему. Я говорю: «Можно создать независимую общественную организацию, общественное движение на неполитической основе - и через это движение опробовать все методы общественной борьбы». И вскоре моя теоретическая готовность к этому всему наложилась на конкретную проблему. 

Татьяна Лиханова (журналист, одна из активных участниц Группы Спасения в 1986-1988 гг., и сегодня градозащитница, обозреватель петербургской редакции «Новой газеты» - Ред.), работавшая тогда в Обществе охраны памятников и в газете, дала нам информацию о том, что в ближайшее время собираются сносить Дом Дельвига. Это была инсайдерская информация, никто об этом публично не извещал. И история с Домом Дельвига естественным образом послужила поводом для создания Группы Спасения. Мы все, естественно, друг друга знали уже много лет…

Митинг у Дома Дельвига. 19 октября 1986 года.

- Откуда, кстати, знали? В ВООПИК вместе состояли?

- Нет, ни в коем случае. Тогдашний ленинградский ВООПИК - это был гнилой труп. Для меня было тогда удивительно – а потом я понял, что это совсем не удивительно - что ВООПИК фактически сдает все эти памятники и в подобных ситуациях ничего не делает. Нет, мы все – продукт Ленинградского дворца пионеров, кружка археологии. Через экспедиции, через совместную жизнь и работу в кружке, мы прошли еще в школьные годы - и воспитаны были определенным образом. Потом эта компания обрастала многими другими, это был очень большой круг людей, включая литературное объединение Виктора Сосноры, "сайгонскую" публику («Сайгон» - неофициальное название ленинградского кафе, где в 1980-е годы собиралась «неформальная» творческая молодежь – Ред.) и людей, которые попали к нам из наших собственных кружков, когда мы, уже студенты, стали сами вести занятия по археологии. Все эти люди и составили ядро Группы Спасения.

- Где грань, когда ты переходишь от милого кружка по интересам, от изучения и любования - к гражданским действиям, к защите того, что любишь?

- Там, где ты ставишь конкретную цель что-то изменить в деятельности государства, муниципальных органов, в принятых решениях. Например, в 1985 году мы с Васильевым собирали подписи против установки стелы в честь блокады Ленинграда на площади Восстания, Знаменской площади, напротив Московского вокзала - где, собственно говоря, должен бы стоять памятник Александру III. Ленинградцам эта стела совершенно не показалась и, вообще-то все были тогда против. Мы собрали много тысяч подписей. Но, к сожалению, ничего у нас тогда не вышло. 

Павел Никонов, с которым мы познакомились в том же 1986 году, до этого занимался такой же деятельностью по части защиты Лугового парка в Петергофе. Он тоже собирал подписи. Понятно, что это уже общественная деятельность. Но когда ты с этой целью предпринимаешь какие-то организационные действия, и не просто ставишь подпись, а еще и организовываешь общественную кампанию, то ты уже общественный активист. Со всеми вытекающими последствиями, и, кстати, с ответственностью за то, что ты делаешь, за тех людей, которых ты туда вовлекаешь.

День Горожанина на Владимирской площади в Ленинграде. Апрель 1988 г. Чучела бюрократов проводят "альтернативную сессию Ленсовета".

- А где эта грань проходит внутри человека? В какой момент он решает: все, нельзя смотреть со стороны, буду вмешиваться?

- Понимаешь, я как-то всегда на все смотрел с такой точки зрения, что надо бы вмешаться. И вообще меня как-то нервирует, когда все идет не так, как я хочу. Поэтому естественно с моей стороны, что я хотел понудить власти защитить то, что мне близко, дорого, те места, в которых я вырос и без которых себя не представлял. В общем-то, у нас в Ленинграде острота этой проблемы не чувствовалась, пока не начались достаточно массовые сносы, в ходе комплексного капитального ремонта. Но когда прямо на площади Восстания или на Владимирской площади появляется шар-баба и сносятся просто подряд три или четыре старинных дома, мимо которых меня водили еще в дошкольном возрасте - ну это было уже чересчур…

Пикеты у гостиницы "Англетер" на Исаакиевской площади. Апрель 1987 г.  

- 1986-й, Группа Спасения – это тебе сегодня кажется событиями какой-то прошлой, позапрошлой жизни - или это единая жизненная линия?

- Абсолютно единая, прямая линия развития. Но дело в том, что я никогда не считал эту деятельность для себя основной в жизни. И в 1986-м я думал, собственно говоря, поэкспериментировать, провести какую-то успешную кампанию, вовлечь туда людей - а дальше люди сами будут этим заниматься, придут другие и т.д. На самом деле никто не приходит, людей очень мало. Очень мало. И тогда было мало, и сейчас мало, единицы. Поэтому я на основе опыта 1986-87 годов сформулировал правила создания такого рода организаций: они должны быть максимально неформальные, иметь гибкую систему управления. В ядро этой организации (которое принимает решения и определяет ее политику) должны входить буквально несколько человек. Потому что т.н. «актив» ничего решать не может и не хочет. «Актив» можно попросить что-то напечатать, что-то распространить, принести баннер, постоять в пикете; но они ждут, чтобы им что-то приказали, указали, рассказали - и все, ничего больше. То есть собирать всех людей, кто участвует, например, в нашем митинге, и принимать какое-то совместное решение - ну абсолютно никакого смысла нет, чисто организационно.

А люди, которые реально хотят этим заниматься, сами проявляются, сами выявляются, сами приходят и остаются. И они вступают уже в более тесные, дружеские отношения. Поэтому родился Устав нашей организации, который я считаю главным шедевром в своей организационной деятельности, мы его с Васильевым написали. Где, во-первых, сказано, что каждый член организации несет ответственность за то, что делают другие члены организации. И второе: что никто не может никому приказать чего-то в организации. А «полномочия руководителя определяются эмпирическим путем»!

Можно сказать, что на всем протяжении нашей деятельности было десять-одиннадцать человек, которые принимали решения и все организовывали. Это и была Группа Спасения.

- Она продолжает существовать?

- Мы ее не распускали. Как написано в нашем Уставе, организация прекращает свое существование в тот момент, когда «последний ее член перестает ощущать себя таковым». Не наступил такой момент. Я думаю, что все мы работаем вместе точно так же, как и раньше. Просто нам не нужно сейчас позиционировать себя как Группу Спасения, ведь мы все равно занимаемся градозащитой, где бы мы не работали. Даже удобнее – «под прикрытием» работать, в органах власти или в других местах.

День Горожанина-1988. На заднем плане - спасенный Дом Дельвига. В следующий раз опасность нависла над ним в 2009-м, но петербургская градозащита ее отразила.

- Вы тогда себя ощущали первопроходцами или все же опирались на какую-то городскую традицию?

- Конечно, первопроходцами. Мы ни на что не опирались, мы уже впоследствии знакомились с историей градозащиты Петербурга, скажем, начала XX века, но это были абсолютно другие – психологически - люди, абсолютно другие методы работы.

Мы знали, что Общество охраны памятников, ВООПИК, в 60-е годы было создано на волне защиты национального наследия, и в этом принимали   активное участие Дмитрий Сергеевич Лихачев и многие другие уважаемые люди. Казалось бы, можно было пойти к корифеям (тогда еще живым) охраны памятников, выслушать их советы и т.д. Но эти люди опять-таки работали в других условиях и другими методами. Это были административные методы, определенное влияние в органах власти через свои позиции в академических структурах, в партийных структурах, литературных кругах. Это мы тоже использовали, конечно, но это был совсем не наш козырь. Поэтому к Лихачеву я обычно просто приходил и рассказывал ему о нашей деятельности, что мы сделали, как. Он давал какие-то оценки, советы. Потом, конечно же, Лихачев нам очень помог своими выступлениями в защиту, скажем, "Англетера", в защиту исторического облика петербургских зданий, когда была программа тотального расселения домов под гостиницы, чуть ли не 80 домов в центре, это был 1990 год. 

- Сейчас, занимаясь градозащитой, ты ощущаешь себя этаким мастодонтом-долгожителем, который успел и прошлый век захватить, и позапрошлый - и вынужден еще и в этом тем же заниматься?

- Я просто ощущаю, что очень много этого всего. Честно говоря, если бы мне сказали в 1986 году, что я столько времени и сил буду этому отдавать, то, конечно, я бы просто не поверил. Потому что я занимался и занимаюсь научной деятельностью, и совершенно не собираюсь ее бросать: она дает позитивные результаты и всегда позитивно действует на человека. А вот борьба против разрушителей памятников – увы, в основном действует на человека только негативно. Мне она не дает душевного вдохновения, отдохновения не дает. 

- Даже в моменты побед и успехов?

- Очень тяжело все это дается.

Мемориальная акция памяти книг, погибших в пожаре Библиотеки Академии наук. 1988.  

- Как сейчас ты сам себя воспринимаешь? Ты уже не общественный деятель, занимаешь вполне официальный пост.

- Я - общественный деятель.

- Ты – депутат, часть власти.

- Все равно воспринимаю себя как общественного деятеля. Надо отметить, что я в то время вошел еще в Конфедерацию анархо-синдикалистов...

- И не вышел до сих пор?

- Не вышел. Там у нас аналогичная была система: каждый является членом конфедерации постольку, поскольку он себя таким ощущает. Так что в органах власти я работаю «под прикрытием». Все эти административные  позиции я расцениваю просто как дополнительные инструменты для достижения целей. 

Но другое дело, что в 1986 году я еще не знал правовых основ охраны культурного наследия, но довольно быстро стал их постигать. Причем имея доступ уже тогда к международным документам и к иностранному опыту, потому что у нас огромное количество литературы по охране памятников, начиная с эпохи Императорской археологической комиссии, хранится в библиотеке Института истории материальной культуры (Ленинградского отделения Института археологии). Я потом и преподавал на основе этой литературы. Еще в 1994 году у меня уже были курсы подготовлены по зарубежному опыту охраны культурного наследия, что дало возможность в 1995 году подготовить проект нового федерального закона об охране памятников. И затем вся борьба за этот закон проходила, я считаю, на высоком профессиональном уровне с моей стороны. 

Таким образом, главные изменения произошли именно в плане моей профессиональной ориентации. То есть выделилась основная моя работа - по законотворчеству, по внедрению цивилизованных правовых норм в области охраны памятников. Это, я считаю, мой профиль в градозащите. То есть конкретная борьба за конкретный дом или конкретное изменение проекта застройки, - она для меня является непрофильной. Конечно, я и этим занимаюсь, всему этому содействую, моя задача - людей организовывать, в том числе использовать возможности своего аппарата. Но главное, я считаю - это правовая работа.

Акция за возвращение исторического имени Сенной площади (в 1952-1992 гг. - пл. Мира).

- По общему твоему ощущению: за эти 30 лет уровень защищенности наследия повысился или понизился?

- Понизился. Прежде всего потому, что появились деньги и появились субъекты, которые могут эти деньги присваивать и тратить. В советское время ничего этого не было. В позднесоветское время, когда система чувствовала уже, что находится в кризисе, она прибегала к помощи разного рода авторитетов: ученых, писателей, художников, общественных деятелей. Система стремилась опереться в их лице на общественное мнение, а потом все это дошло в эпоху Горбачева до прямой апелляции к народу, и мнение населения учитывалось. То есть система была вполне, можно сказать, расположена к общению с людьми. А сейчас наоборот: в целом система на редкость консолидирована и в общении с народом не нуждается. Та же самая чиновная номенклатура получила в свои руки тотальную власть - и плевать она хотела на то, что народ хочет.

- В том числе и в области сохранения памятников?

- Конечно. Так что, к сожалению, этот этап, боюсь, бóльшая часть наследия не переживет.

- Ты общаешься с огромным количеством людей из «системы» - и в Петербурге, и в Москве. Но ведь все они, в общем-то, обычные, нормальные люди. Откуда это непонимание наследия, нелюбовь к нему, нежелание его сохранять?

- Я читал одно исследование нашего чиновничества: там утверждалось, что за два года нахождения в системе психология человека полностью меняется. Номенклатура – это система, которая превращает живого человека в свой элемент. И разговаривать с ними как с людьми, иметь дело с ними как с людьми - возможно до определенного предела. Какие-то компромиссы возможны только с позиции силы. И я так с самого начала себя вел, с 1986 года. Идиоту понятно, что ни на какой компромисс чиновник просто так не пойдет, только если силой его заставить, обложить со всех сторон, расставить красные флажки, чтобы он шел в верном направлении. Вот это - главная задача.

- И ты не скрываешь этого...

- Не скрываю.

Уличная акция Группы Спасения. Конец 1980-х гг.

- А как на тебя смотрят, как общаются с тобой люди из чиновного мира? Как на городского сумасшедшего, которого им зачем-то навязали в партнеры?

- Нет, они меня боятся. Потому что я знаю, как их стравливать и, если нужно, использовать все рычаги давления. Ну что нам делать, если политика сегодня фактически перестала быть публичной, если все решается какими-то интригами? Значит, надо принимать участие в этих интригах. Скажем, вот «Справедливая Россия», от которой я депутат, через нее мы много чего проводим, у нас в городе она реально оппозиционная сила. Мы с Еленой Драпеко представляем крыло, которое на компромиссы глобальные не идет, а гнет, скажем так, свою линию. 

А если говорить о чиновничестве, то проблема вот в чем заключается. Они бы совсем по-другому себя вели, если бы политическая система не была результатом событий 1993 года, а это была революция номенклатуры против представительной власти. Они восстановили систему советского времени, когда человек, попавший в определенный круг, не может оттуда выйти и его никто оттуда не выбросит, и всегда его прикроют. Эту систему можно изменить, только если вывести исполнительную власть из-под этого кокона и поставить ее под контроль власти представительной.

- Тогда хочу вернуться к теме общественных движений, которые также претендуют на то, чтобы контролировать власть. Вот ты проделал определенную эволюцию, стал профессионалом своего дела. Тебе не кажется, что, может быть, и не нужно никакое общественное движение, а нужны как раз группы профессионалов, которые ведут дело на хорошем уровне, с которыми чиновникам будет сложно бодаться? Кто-то по судебной части, кто-то по законодательной.

- Я сторонник того, чтобы использовать все способы давления. Вот у нас в Петербурге худо-бедно есть общественное движение, могут люди собраться, выступить на митинге, что-то еще сделать. Но этим людям нужны хорошие профессионалы, которые на высоком уровне, причем за деньги, могут делать свою работу – в их интересах.

- Хорошо, а общественный шум помогает профессионалам градозащиты в работе?

- Помогает, конечно. А как еще давить на власть в наших условиях? Больше никак.

- То есть все-таки давление приносит результат?

- Конечно.

- Тогда получается, что все-таки власти, номенклатуре, как бы она не была консолидирована - не все равно, что о ней думают, что от нее хотят?  

- Ну конечно, говоря о консолидации системы, я понимаю, что у нас не может быть как на кладбище, что они вообще не обращают ни на что внимание. Конечно, если население организованно и ярко отстаивает какую-то идею, я думаю, что власти, особенно в условиях экономического кризиса, будет далеко не все равно.

- То, что в Петербурге население особо чувствительно к сохранению памятников, облика города - это миф или действительно правда? Со стороны кажется, что это так: много организаций, много активистов, массовые акции...

- Думаю, это правда, в Петербурге много неравнодушных к нему людей. Но проблема заключается в том, что среди людей, которые занимают активную позицию защиты культурного наследия, очень много «интеллигентов», в худшем смысле слова. Мы, кстати, с этим столкнулись и в 1986 году. Очень много такой интеллигенции, которая отрицает вообще какое бы то ни было взаимодействие с властью. Они думают, что, например, в лучшем случае можно выйти на площадь и показать фигу правительству, но, скажем, выдвинуть своего кандидата и пойти на выборы – это уже нельзя. Потому что, дескать, это все грязный политический процесс, не надо нам этим заниматься. Ну и сидите тогда тихо на кухне, обсуждайте, как вокруг все уничтожают.

Я считаю, что у нас основная масса народа абсолютно не имеет никакой политической культуры, она верит в доброго царя и поэтому думает, что от от одной жалобы на самый верх что-то поменяется принципиально. А с другой стороны, абсолютное отсутствие политической культуры демонстрирует наша интеллигенция, которая в большинстве своем отторгает всякое взаимодействие с властью, все методы легальной борьбы за свои идеалы - и в итоге только занимается злопыхательством. 

В общем, есть такая проблема. И она была тогда, в 1986-м. Нам говорили: нечего вам заниматься этой деятельностью, ничего у вас, во-первых, не получится, во-вторых, вас всех пересажают, в-третьих, зачем вы пытаетесь включиться в эти властные структуры... Одни думали, что мы имеем какие-то карьерные устремления, другие, наоборот, говорили: зачем вы с ними общаетесь, они вас съедят и т.д. 

На самом деле никто не понимает, что можно просто вести свою линию. Ты имеешь цель, просчитываешь, какими методами ее достичь, и дальше все эти методы используешь. Почему-то такого подхода нет ни у кого практически. 

Мы-то старались на базе нашей деятельности воспитать таких людей, дать им понимание, что можно бороться за свои идеалы, как можно бороться, как достигать результатов.

- Получилось?

- Да, я считаю, что тогда так и образовалась Группа спасения - из людей, которые пришли и стали работать. А сейчас в Петербурге работают «Живой город» и другие организации, точно так же вовлекая в свою деятельность массу новых людей, совсем еще молодых.

Еще один важный аспект всей нашей тогдашней деятельности, всех  наших мероприятий (то, что сегодня, к сожалению, почти ни у кого не получается): все они носили не только общественно-политический характер носили, но одновременно и просветительский и художественный. Театрализованные акции, перформансы, выставки «Митьков», например, которые проходили во дворах заброшенных зданий. День рождения архитектора Николая Львова устраивали у церкви в Мурине. Играли «Пир во время чумы» в церкви на Смоленском кладбище, где Блока отпевали… Там пытались построить городские очистные сооружения, она стояла совершенно разбомбленная. И нынешний директор Музея «Исаакиевский собор» Николай Буров, который тогда был актером театра, играл у нас главную роль в этом моноспектакле «Пир во время чумы» в ходе первой всесоюзной встречи градозащитников в Ленинграде в конце 1987 года. Сегодня эта церковь уже отреставрирована.

Театрализованная акция "Хармство" во дворе дома, где жил Даниил Хармс на ул. Маяковского. 1988 г.

- Тот же вопрос, что мы задавали Александру Кононову:  то, что в Петербурге не одна градозащитная организация, а несколько, причем они такие все разномастные – это хорошо или плохо?

- Я считаю, это естественно. Как раз я и выдвинул такую идею в 1987 году, она опубликована была в наших программных документах: организаций, мы считаем, должно быть много. Каждая организация – это живой организм, она рождается, живет и умирает. Невозможно бесконечно поддерживать активность какой-то одной общественной организации: если живая жизнь из нее уходит, она становится фондом или каким-то клубом, а реальная общественная активность перетекает в какие-то другие формы. Поэтому не надо за это держаться. Зачем всех под одну гребенку объединять в какой-то системе? 

Исходя из этого принципа, я постарался в конце 1980-х гг. помочь организовать «Мемориал», Социально-экологическое движение, Зеленое движение. Я подготовил принципы, модельные положения уставов общесоюзных тогда организаций. 

Я сделал так, что эти организации приобрели «зонтичный» характер. Тогда было трудно зарегистрировать организации на местах, в регионах. Но можно было зарегистрировать общесоюзную организацию - путем апелляции в ЦК КПСС и т.п., а под ее крылом развивались бы разного рода инициативы. С тем, чтобы инициативы реально развивались и друг другу не мешали, мы ввели, например, в устав «Мемориала» (за это была очень тяжелая борьба на его учредительном съезде) положение о том, что любая десятка членов организации имеет право создать в ее рамках собственное юридическое лицо, собственное отделение любого направления (либо региональная, либо профессиональная группа). И руководство организации формируется путем делегирования людей от этих вот ячеек. 

- То есть многоликость петербургской градозащиты - не стихийная, а сконструированная?

- Конечно, она сознательно заложена. После «Англетера» мы всеми силами старались дать импульс деятельности новых организаций. Их создалось несколько: группа «Петербург», например, группа «ЭРА» (Экология Рядовой Архитектуры), Группа возвращения исторических названий. Все, конечно, друг с другом взаимодействовали, но организации были разные.

Снос "Англетера" ленинградскими властями. Апрель 1987 г.

- Сегодняшняя форма взаимодействия общественных организаций с властью, которая существует в Петербурге - Совет по культурному наследию при городском правительстве - это в целом позитивный опыт?

- В целом – да. Конечно, необходимо, чтобы у нас был экспертный совет, без согласия которого не могли проводиться никакие работы, затрагивающие вопросы охраны памятников. Мы добились того, чтобы он был создан. Состав его, конечно, меняется в угоду администрации города, застройщиков, но самая главная проблема - что на этот совет не выносятся многие актуальные вопросы. 

Ни один инвестиционный проект изначально не выносился: ни Новая Голландия, ни Конюшенное ведомство... Нужно же все обсуждать заранее.  Например, когда разговор шел о снесенном «Англетере», о соседнем с «Англетером» Доме Шиля, от которого в итоге остались всего две стены, изначально надо обсуждать условия предоставления объекта инвестору. Потому что если ты на инвестора навешал кучу условий и кучу требований, ему никакого резона нет сохранять объект культурного наследия. А если ты ему говоришь, что мы дадим тебе разрушенный объект за один рубль, сделай все, что нужно, ну и мы будем потом только налоги с тебя получать, то это другое дело. 

Но эти вопросы никто не обсуждает, доходит до того, что не обсуждается даже концепция приспособления объектов. Так случилось с Никольским рынком, с Новой Голландией. Сегодня это происходит с Адмиралтейством. Адмиралтейство, находящееся в руках у военного ведомства, категорически не хочет давать нам материалы на обсуждение, ну и, соответственно, на Совет по наследию тоже особенно никто не рвется это выносить. Хотя Президиум городского отделения ВООПИК (я в него вхожу) много раз требовал вынести этот проект на обсуждение.

У "Блокадной подстанции" 9 мая. В 2016 году Совет по культурному наследию при правительстве Санкт-Петербурга отменил проект ее перестройки под апарт-отель, угрожавший гибелью мемориального здания.

- Стоп. По состоянию на 1986 год ты охарактеризовал петербургский ВООПИК так, что я не хочу даже повторять, а в 2016 году ты входишь в его президиум?

- Судьба ВООПИК интересна, потому что на самом деле нужны разные организации, которые с разной степенью профессионализма и с разной степенью политизированности принимают участие в процессе и работают с разными слоями населения. И могут выступать в качестве арбитров в спорах. Слава Богу, у нас ВООПИК превратился усилиями Александра Марголиса в такую организацию и объединил практически все направления градозащиты. При большем представительстве людей, которые уже профессионально занимаются охраной памятников. 

И на базе городского отделения ВООПИК был возрожден Общественный научно-экспертный совет в области культурного наследия (ОНЭКС), который был создан когда-то по решению Анатолия Собчака, а потом прекратил свою деятельность.

Кроме того, у нас имеется такой орган профессиональной экспертизы, как Санкт-Петербургское отделение ИКОМОС, которое очень активно работает. И занимается отнюдь не только международными проблемами.

Досье. История Группы Спасения, написанная Алексеем Ковалевым и Сергеем Васильевым.

Беседовал Константин Михайлов

Фотографии: архив Группы Спасения историко-культурных памятников Ленинграда, sae-spb.narod.ru, сайт А. Ковалева