Георгий Смирнов: Мы пишем новую историю русской архитектуры

Увидеть и описать все архитектурное наследие России – казалось бы, нереально. Но этим с 1960-х годов денно и нощно занимаются специальные люди в Государственном Институте искусствознания, публикуя результаты исследований и поездок в томах Свода памятников архитектуры и монументального искусства России. Первый том Свода, посвященный Брянской области, вышел в 1998 году. Когда же будет закончено полное собрание сочинений российской архитектуры? Влияет ли на эту работу экономическая ситуация? Наконец, кто авторы этого списка, который, увы, с каждым днем становится все короче? Эти вопросы «Хранители Наследия» задали Георгию Константиновичу Смирнову. Двенадцать лет он руководит сектором Свода памятников архитектуры и монументального искусства в Институте искусствознания. Но, по сути, занимается этой темой всю жизнь, еще со времен студенчества в МГУ. Застать его в Москве трудно. Почти половину года Георгий Константинович проводит в экспедициях и разъездах.

- Георгий Константинович, быть сотрудником сектора Свода памятников, наверное, непросто. Это означает определенные требования не только к образованию и опыту, но даже и к личному времени человека.

- Да, это так. Постоянные поездки, а потом – архивная работа. Я даже не знаю, что мне самому больше нравится. Свод памятников – это деятельность педантичная, небыстрая, в чем-то даже скучная. Все четко регламентировано – обследования, описания, никаких тебе полетов мысли и фантазии. Не всем это по силам. Для этого нужен особый характер. Не каждому, даже очень хорошему, специалисту такое придется по душе. Поэтому лучше брать молодых, которых можно воспитать. И у нас есть молодежь, аспиранты, которые с удовольствием подключаются к работе. Но проблема в том, что в связи со всеми этими оптимизациями расширить отдел мы не можем. Сейчас у нас 15-16 человек. Раньше было 20. Вот хотя бы еще двоих-троих очень не хватает. Но – ничего не поделаешь. Бюджета нет. Мы и в командировки-то отчасти за свой счет ездим.

- Финансы – больной вопрос. Это, видимо, сказалось, и на издании Свода? Надеюсь, речь не идет о том, что серия прервется?

- Мы занимаемся самой что ни на есть государственной работой. Но Минкультуры нам совершенно не помогает. Нам от него нужно только финансирование этой работы и - чтобы не мешали. Элементарное финансирование: на аппаратуру, командировочные, да даже копии в архивах сделать. В первые постсоветские годы было так: Министерство культуры сотрудничало напрямую с издательством «Наука». Мы готовили том в печать – он выходил. Никакие контракты, деньги Института не касались. Затем система изменилась, мы стали заключать ежегодные контракты с Министерством культуры, работали по Федеральной целевой программе. Это было очень удобно. Однако в последние годы из нее мы выпали, хотя все документы были предоставлены вовремя. И теперь вся подготовительная и издательская часть работы легла на Институт. То есть мы сами ищем издательство, сами заключаем договор и проч. На нашу работу нет никакого госзаказа. До смешного доходит. Третий том Свода по Тверской области пролежал готовый три года: не было двухсот тысяч рублей на печать. Деньги, в общем-то, небольшие. Но Минкультуры нам их выделить не могло. В результате том был опубликован на средства одного из наших сотрудников. И как будут дальше тома выходить – не знаю. Но работа над Сводом идет, несмотря на все сложности. Все понимают, что Свод, начатый еще в конце 60-х – важнейшая часть деятельности нашего Института.

Сейчас, кстати, создается электронный Свод памятников. Но это не просто перевод в электронный вид наших книг. Там будет система навигации, поиска, связи с другими профильными сайтами: удобно и для научной работы, и для тех, кто просто интересуется художественным наследием России. Над этим сейчас трудится одна питерская компания вместе с нашими сотрудниками.

- А есть ли хоть приблизительный срок, к которому Свод будет закончен?

- Цель Свода – понять, чем мы вообще обладаем. Описать не только шедевры или высококлассные образцы архитектуры, но зафиксировать вообще все – средовую застройку, даже третьесортные исторические постройки. Те, кто это задумал, не ожидали, что работа выльется в такой объем. И ведь застройка эта тает на глазах. Многое из того, что опубликовано в наших томах, уже не существует. Сейчас вышло 11 томов: Брянский, Смоленский, 3 тома по Ивановской области, 2 – по Владимирской, первый Рязанский том, три Тверских, четвертый - скоро появится. Параллельно работаем по Калужской и Костромской областям. По Костромской мы уже когда-то делали каталог по заказу областного Комитета по охране памятников, вот его теперь перерабатываем уже по программе Свода.

Даже если будет все в порядке и со здоровьем, и с деньгами, все равно эта работа завершится не на нашей с вами памяти. Россия огромна, и можно рассчитывать на 100 лет точно. Если только быстрее не уничтожат все.

- Да, тема охраны или защиты памятников, конечно же, не могла не возникнуть в нашем разговоре. Вы как-то включены в этот процесс?

- Свод памятников не обладает юридической силой. Но вот авторитетом и среди специалистов, и среди чиновников – обладает, совершенно точно. Я знаю несколько случаев, когда фиксацию того или иного здания в нашем Своде приводили в качестве аргумента для его сохранения. Конечно, наши книги также являются бесценным источником проверенной научной информации. Но наше дело – именно изучать и фиксировать. Я не ложусь под бульдозеры и не хожу на митинги. Я бесконечно уважаю людей, которые занимаются градозащитой. Но это совсем другая деятельность, которая поглощает всего тебя целиком, и в этом случае научная работа однозначно пострадает. Ведь именно так произошло и с Алексеем Ильичем Комечем. Много лет он очень серьезно занимался вопросами защиты наследия, отдал всего себя этому делу. Алексей Ильич многое сделал, но… сколько еще и не успел в научном плане.

Увы, власть и деньги чаще все-таки добиваются желаемого. Тот же Комеч рассказывал мне, как спросил одного из зарубежных коллег, что же все-таки нужно для сохранения наследия, какое главное условие. И тот ответил – желание сохранить. Когда нет главного – желания, причем не только у чиновников, но и у людей, дело борьбы выглядит не очень оптимистично.

Помню, меня потрясла одна вывеска в Лондоне. Я шел мимо какого-то исторического дома, который, видимо, ставили на реставрацию. И там был вывешен плакат с надписью: «Согласны ли Вы с реставрацией дома и не причинит ли она Вам неудобств?» То есть речь о том, согласны ли жители окрестных домов с возможным изменением облика и проч.

Вот в этом вся разница подходов – «у них» и у нас.

- А кстати, как местные жители реагируют на вашу работу, с пониманием?

- Мы действительно мало общаемся с чиновниками. В основном – с сотрудниками музеев и архивов. С простыми жителями – когда обследуем рядовую застройку, особенно жилую, конечно. Мы пытаемся пройти во все помещения. Конечно, показываем документы, наши институтские и те, что получаем от местных органов охраны памятников, но в основном и так пускают. И первым дело спрашивают: «Когда же нас снесут?» И в бытовом плане их можно понять. Кому захочется жить в квартире без канализации, с прогнившими потолками? Осознания ценности таких домов у их жителей нет, конечно же.

- Да, наверняка многие такие дома не доживут до издания «их» тома.

- Вот это, кстати, всегда вопрос – включать то, чего уже нет, в Свод или нет. Обычно оставляем то, что существует на момент издания. Но многие постройки исчезают уже в процессе подготовки. Скажем, сгорел замечательный деревянный вокзал начала ХХ века в Калязине. Но учитывая его ценность, я все равно его включил, с пометкой, что вокзал сгорел в 2012 году.

Бывает, что памятники обследовали в 70-80-е годы и к нашему времени они уже исчезли. В таком случае мы оставляем только те, через которые можно «привязаться» к другим близлежащим памятникам. Скажем, если остался от усадьбы флигель – мы его включаем с рассказом обо всей усадьбе. Но если исчезла церковь и вокруг нее уже ничего нет, то тогда, увы, по нашим неписаным правилам, такой памятник в Свод не войдет.

Вот сейчас у меня большая дилемма, что делать с городом Корчевой, который был затоплен при создании Угличского водохранилища. Но один домик на берегу все-таки уцелел. И вот - давать информацию только про домик или обо всем городе? У меня, кстати, есть статья о Корчеве. Еще подумаем. Это будет через том.

- Наверное, помимо утрат, вполне, к сожалению, прогнозируемых, бывают и находки?

- Да, хоть мы обследуем регионы, как правило, имея списки объектов, бывает, обнаруживаются совершенно удивительные вещи. Неожиданно деревянную церковь XIX века мы нашли в Максатихинском районе в Тверской области – в бывшем селе Скирки. Или вот в Калязинском районе в селе Будимирово обнаружился замечательный храм Благовещения с ротондой внутри, 1820-е годы. Стоит пустой. Без завершения. Не думаю, что его ждет что-то хорошее.

- Наверное, у церковной архитектуры сегодня как раз больше шансов на выживание?

- К сожалению, церковная реставрация идет часто в режиме ремонта и «благолепия», без соблюдения норм научной реставрации, в результате утрачивается подлинность. Часто образ церкви просто искажается. Иногда думаешь, что лучше бы и не брались.

Серьезные утраты несет рядовая застройка. А ведь именно она формирует облик многих провинциальных городков. Скажем, в Вышнем Волочке многие образцы городской архитектуры являются средовыми, а лучшие из них находятся в руинированном состоянии.

Все же наиболее катастрофическая ситуация, пожалуй, с дворянскими усадьбами. По некоторым подсчетам, к концу XX века мы обладали 1,5-2% того, что было в начале XX века. Сейчас, когда выведены располагавшиеся там санатории, дома отдыха, детские дома, лечебные учреждения и т.д., думаю, остается еще меньше. Здания просто разрушаются. Точка невозврата для усадебной архитектуры, думаю, уже пройдена. Единичные позитивные примеры – Знаменское-Раек, Степановское-Волосово в Тверской области - не меняют общей картины.

- Свод – это своего рода летопись всей российской архитектуры. А она как-то меняет устоявшиеся взгляды?

- Мы открываем новые пласты русской архитектуры во всех областях - и в церковном, усадебном, жилом городском зодчестве. Мы фактически пишем новую историю русской архитектуры. И в этой истории в небольшом селе вдруг может возникнуть храм абсолютно столичного уровня, а архаические формы XVII века могут жить вплоть до века XIX. Мы стараемся представить самый широкий спектр развития русской архитектуры. Что, конечно же, не отменяет обычного подхода – «по шедеврам».

- Вы специализируетесь все-таки больше на Тверской области, как я поняла. А как Вы к этому пришли, как в ней оказались?

- Когда я еще учился на кафедре Истории и теории искусства на Истфаке МГУ, я понял, что не хочу быть просто кабинетным ученым, что надо как-то применять свои знания на практике. Мне представлялись два варианта: либо реставрация, либо охрана памятников. Я стал собирать информацию, встречаться с людьми. И сначала пошел по реставрационной стезе. Удачей в своей жизни я считаю знакомство с замечательным реставратором Игорем Андреевичем Киселевым, который стал моим учителем и лучшим другом. Он преимущественно живет в США, но мы все равно общаемся во время его приездов в Россию и, конечно, по электронной почте. С ним я работал на реставрации палат XVII–XVIII века в Москве в Ордынском тупике, недалеко от Третьяковской галереи. Затем я познакомился с искусствоведом Артуром Адамовичем Галашевичем, через него – с известным советским реставратором Борисом Львовичем Альтшуллером. Оба работали в Научно­-исследовательской проектной мастерской объединения «Союзреставрация» (ныне ЦНРПМ). Помимо московских (церковь в селе Остров под Москвой), у них было несколько тверских объектов. Главный – церковь в Городне Конаковского района и, кроме того, церковь в селе Кушалино Рамешковского района, где Альтшуллер восстановил рухнувший в 1975 году древний шатер на храме. С ними я попал в тогдашнюю Калининскую область.

Ну, а кроме Калининской и Московской областей, была так называемая «халтура» – работа частным образом, по договору. Вообще понятие «халтура» изначально не имеет негативного оттенка, а означает работу в свободное время. Это средневековая традиция, когда подмастерье мог попробовать свои силы в самостоятельной деятельности, без надзора мастера. Тогда он выступал как так называемый «пфушер» - это немецкое слово, которое и означает халтурщик. Так вот мы заключали договоры и работали в свободное время по заказу местных органов охраны памятников в Архангельской, Вологодской, Рязанской, Тульской и других областях.

- Наверняка у Вас же были и еще собственные научные интересы.

Параллельные мои интересы – это русская городская архитектура второй половины XVIII века и барокко в архитектуре Европы - той ее части, которую занимали в свое время Священная Римская империя и Венгерское королевство. На книжном уровне я занимался этой темой с 1980-го года. Много читал книг на разных языках… Но тогда я и не мечтал, что когда-нибудь появится возможность все увидеть своими глазами.

И сейчас я продолжаю собирать материал для книги о барокко в архитектуре Центральной Европы. Это займет еще лет десять: приходится постоянно возвращаться в одни и те же места, изучать еще глубже, осматривать. На работу над этой книгой я отчасти перенес и принцип нашего Свода. Пишу не только о первостепенных памятниках, но обо всех, о самых незаметных и казалось бы непримечательных постройках. Только такой подход дает возможность увидеть всю многообразную палитру архитектуры той или иной эпохи, того или иного региона.

И такая работа приносит мне огромное удовольствие.

Беседовала Евгения Твардовская