Монументальная мозаика: не рассыпать и не растерять

Как сохранить миллионы квадратных метров искусства

Сто лет назад 30 декабря 1922 года Первый Всесоюзный съезд советов одобрил Договор о создании нового государства - СССР. Мы подготовили цикл материалов, посвященных ситуации с советским наследием – архитектурным, декоративно-прикладным, а также наследием советских институций в реставрации и археологии. 

Евгения Твардовская

Вообще-то это «советское чудо», только задумайтесь: миллионы квадратных метров интерьеров и фасадов зданий в СССР становились полотнами для художников и творчества, а новые микрорайоны превращались в открытые и доступные всем выставочные залы.

Да, конечно, при таком «поточном производстве» качество страдает. Да, конечно, не все произведения той поры обладают выдающимися художественными достоинствами и являются ярким, достойным сохранения в истории искусства высказыванием, зачастую, кстати, безымянным: фамилии авторов многих монументальных произведений неизвестны и установить их невозможно. Безусловно, были и такие мастера, кто использовал новое «окно возможностей» для продвижения по партийной и карьерной лестнице, беззастенчиво превращая фасады в пропагандистские плакаты сомнительного уровня. Но отрицать ценность сграффито, интарсий, витражей, мозаик советской эпохи невозможно. Какие-то ценны для истории отечественного монументального искусства, а какие-то – для истории и жителей районов, в которых находятся... Это именно то, «с чего начинается Родина...»

Особенно остро проблема обозначилась, когда со сменой экономической парадигмы начались сносы советских жилых кварталов, возник дефицит средств на ремонт фасадов, когда во вчерашние НИИ въехали ТЦ, а над промышленными гигантами нависла угроза застройки высотными ЖК. Произведения уходят вместе со зданиями, которые стали для них «холстами». А порой становятся ненужными новым хозяевам. Так исчезли в неизвестном направлении уникальные витражи в окнах магазина «Самоцветы» на Арбате, буквально шок у местных жителей вызвала замена красочной мозаики, много лет украшавшей фасад Института русского языка в Москве, на мрачные серые панели. Тенденция удручающая и имеет вектор, обратный декларируемым усилиям по воспитанию патриотизма.

О том, почему слово художника сегодня ничего не значит и чем это грозит общественному вкусу и восприятию, о значении советского ренессанса искусства мозаики мы поговорили с непререкаемым авторитетом в этой сфере – Элеонорой Александровной Жареновой. 

Элеонора Александровна в соавторстве со своим мужем Владимиром Константиновичем Васильцовым создали более 30 монументальных работ. Жаренова и Васильцов окончили Московский государственный художественный институт имени В.И. Сурикова при Академии художеств по мастерской А.А. Дейнеки (1954–1960 гг.), с 1961 года они – члены Союза художников СССР. В 1984 году стали лауреатами Государственной премии СССР. Именно их мастерству и таланту мы обязаны такими общепризнанными шедеврами, как горельеф «Лента Мебиуса» (римская мозаика, 1976) на здании ЦЭМИ АН СССР в Москве, горельефы «Космос» и «Математика» (римская мозаика, 1971) в ЦНИИЭП в Калуге, флорентийская мозаика «Древняя история Москвы» (1982–1984) на станции метро «Нагатинская».

– Элеонора Александровна, можно ли сказать, что мозаика – искусство, знаковое для Советского Союза?

– Не только для Советского Союза, а вообще для России как наследницы Византии. В Старой Ладоге нашли следы мастерских, где когда-то изготовляли смальту. Мозаика на Руси исчезла в момент татаро-монгольского нашествия: оформлять храмы мозаикой стало дорого и было просто не до этого, на смену мозаике пришла роспись. Сохранились старинные мозаики только на территории Украины.

Когда в Москве образовался Комбинат монументально-декоративного искусства при Московском союзе художников (МОСХ), мы все силы переключили на мозаику: это вечный материал, а роспись уязвима, через пять лет ее уже просто может не быть. К тому же в тот момент строилось много дворцов культуры, кинотеатров, НИИ, где были огромные поверхности на фасадах, большие пространства внутри. Возникали многочисленные заказы на их оформление.

– Очевидно, что такой «взрыв» мозаичного искусства в 1960-е годы возник в связи с массовым строительством. Мозаика дополняла архитектуру, которая была преимущественно типовой?

– Мозаика архитектуру дополняла и изменяла. Мы, художники, стали первыми изменять типовую архитектуру, а потом к нам присоединились и сами архитекторы, которые стали преобразовывать предлагаемые здания: для юга делали солнцезащитные лопасти, для севера – что-то свое. То есть тот или иной проект ДК вроде как был и типовой, но в разных регионах он мог получить разные завершения и облик, в том числе благодаря монументально-декоративному оформлению. Совместная работа с архитекторами стала весьма творческой для художников-монументалистов. Важно отметить, что в это же время были созданы художественные советы. И советы были совместными с архитекторами. Мы добились, чтобы они стали государственными. Наш монументальный комбинат при МОСХе имел один худсовет, другой худсовет был при ГлавАПУ, куда также ввели многих художников. И получалась общая работа.

– Но есть еще и третья сторона – заказчик. Чей голос был решающим в дискуссиях, которые наверняка возникали?

– Безусловно, мы работали с заказчиком, который не всегда нас понимал. Но когда возникали споры, заказчик чаще проигрывал, даже если дело доходило до суда, потому что все было на государственной основе. Худсовет был не только оценщиком качества, не только не пропускал слабые работы, но был и защитником творчества художника перед непрофессиональным мнением заказчика.

Одну из первых наших с Владимиром Васильцовым, моим мужем, работ мы делали в 1964 году – это сграффито «Отдых и спорт в Химках» для Дома культуры «Красный Октябрь» в Химках. Увы, сграффито не сохранилось. Мы сделали эскизы, которые утвердили на худсовете, которые утвердил заказчик. Затем мы изготовили углем полноразмерный черно-белый картон в натуральную величину – своего рода черновик будущего произведения. И имели такую наивную глупость повесить его для определения масштаба на стену ДК. Заказчик увидел черно-белый грязный картон, поднял скандал и заявил, что отказывается от нашей работы. На предприятии был созван свой «худсовет» из рабочих, которые высказывали свое мнение о нашей незаконченной работе, разговор был довольно оскорбительный. Я подумала: ну, поработали – и хватит. А муж после этого собрания пошел к директору в кабинет поговорить один на один и объяснил ему, что заказом этим директор не брюки себе покупает, а что это – дело государственное. И тот в конце концов согласился со словами «Не понравится – срубим». Но когда работа была готова в правильном цветном варианте, всем понравилось, и этот же директор даже хотел продлить наше сотрудничество.

"Вода и солнце" - рельефы фасада и пространственная композиция в бассейне. ДК градостроителей, г. Мары, Туркмения. Э. Жаренова, В. Васильцов, арх. Г. Ушаев. 1973

"Древняя история Москвы". Флорентийская мозаика на станции метро "Нагатинская" в Москве. 1982-1984. Фрагмент  

"Энергия" и "От простого к сложному". Сграффито с мозаикой. Дом культуры ученых, г. Протвино. 1967

– Вы работали в тандеме с мужем. Сложно было? 

– По-разному. Конечно, мы мыслили в одном направлении. Любовь у нас возникла бурная и сразу. Когда мы делали эскизы, то работали каждый в своей мастерской, потом встречались и обсуждали свои идеи. Впоследствии по соседству получила мастерскую и наша дочь Настя. И она сказала: «Родители орут, что-то падает – значит, делают эскизы». Вместе мы сделали более 30 работ, не считая выставочных. Ни разу не ездили летом на отдых: с апреля до осени – наш рабочий сезон, надо успеть сделать объект.

– Как Ваш учитель Александр Александрович Дейнека относился к искусству мозаики?

– Он замечательный художник и тонкий человек, прекрасный преподаватель. Четыре года учебы мы с ним жили просто в счастье. Но он в первую очередь живописец. И к мозаике он относился как к материалу, главным для него была живопись. Александр Александрович считал: вот, напишет картину как картон, и пусть мозаичисты выложат. Он не очень обращал внимание на то, что в мозаике есть свои тонкости и стиль, что это отдельное искусство. Думал, что это форма перевода его живописи в другой материал – в мозаику. Керамику он воспринимал так же.

Ко мне и моему мужу как к художникам Александр Александрович относился прекрасно, но, к сожалению, он не успел увидеть наших монументальных работ в метро или в Калуге.

– Откуда, как Вам кажется, возникло шаблонное мнение, что советское монументальное искусство, и в частности мозаика, – это преимущественно плакат и политический манифест?

– В 1960-е годы действительно существовали типы таких «плакатов-росписей» на зданиях – «Вперед к коммунизму!», «Слава рабочим!». Первые художники-монументалисты были членами партии, обычно являлись первыми секретарями в Союзе художников, входили в Министерство культуры как партийные художники, делали портреты вождей – то есть обслуживали политическую тему.

Но изменения в сторону большей творческой свободы произошли в 1970-е годы, когда мы много работали над оформлениями дворцов культуры, НИИ. И вот заказчики-ученые или люди культуры с нами прекрасно общались, никогда в процесс не вмешивались. В это время в нашей монументальной секции Союза художников Москвы мы вполне осознанно решили отойти от политики, делать общечеловеческие вещи, связанные с природой, искусством, музыкой, детством, наукой.

– И эти общечеловеческие произведения, вместе с тем являющиеся произведениями высокого искусства, оказавшись на улицах городов, были общедоступны, воспитывали вкус, как минимум – становились символами того или иного района. Мне кажется, так произошло с вашим горельефом «Лента Мебиуса» на здании Центрального экономико-математического института Российской академии наук на Нахимовском проспекте в Москве.

– Для меня это как символ, эмблема Москвы: непересекающаяся поверхность, символ вечности. Это как раз история из серии плодотворных творческих взаимоотношений с архитектором здания – Леонидом Николаевичем Павловым. Он заранее предусмотрел такой квадрат на длинных металлических консолях на расстоянии 5–6 метров от стены комплекса зданий, напоминающего приоткрытую книгу. Мы предложили в квадрате сделать объемную композицию 13 на 13 метров и глубиной 6 метров. Возникла и мозаичная часть с формулами, которые нам дали ученые – те, что относятся к феномену ленты Мебиуса.

Обзор "Ленты Мёбиуса", которую часто москвичи называют "Ухом", в наши дни перекрыт новостройкой. Э. Жаренова, В. Васильцов, арх. Л. Павлов. 1976

– А кстати, «научные сюжеты» своих произведений вы сами разрабатывали или ученые вам предлагали? Солнце с протуберанцем, формулы…

– Преимущественно сами. Я обожала физику и математику всегда. Я училась в знаменитой Московской средней художественной школе, там у нас ребята в основном увлекались искусством, на переменках делали наброски друг с друга, творчески постоянно работали – им было не до математики. А мне очень нравилось решать задачи, особенно сложные. Так удивительно, как из этих формул раз – и что-то получается. Когда я поступила в Суриковский институт и пришла в школу, чтобы взять какие-то документы, встретила нашего педагога по физике Семена Ефимовича Сыкотуна. Он спросил, куда я поступила. Когда узнал, что в Суриковский, расстроился: «Эх, какое упущение, надо было на физмат».

– Насколько реставрация мозаики сложный процесс по сравнению с архитектурной реставрацией, реставрацией живописи?

– Нет, абсолютно не сложный. Поставить леса, развести раствор, подобрать нужную смальту, наколоть ее, закрыть разрушенную часть и поставить новый элемент – по рисунку. Все. Художники-монументалисты всегда выполняли свои произведения собственноручно и на месте.

– А какая техника у Вас любимая – сграффито, интарсия, мозаика?

– Мозаика. Она настолько выразительна, и звучит прекрасно – видно издалека.

Горельеф "Космос" с римской мозаикой на фасаде ЦНИИ электронной промышленности в Калуге, ныне превращенного в ТЦ. Вид фасада в 1980-е и в наши дни. 

– В какой момент, как Вам кажется, произошел слом в отношениях художника и общества, художника и чиновников? Почему сейчас не видят ценность работ, которая раньше была очевидна?

– Они не «не видят» – не хотят видеть. Наши произведения разделяют судьбу зданий, с которыми связаны. Например, Всесоюзный научно-исследовательский институт материалов электронной техники в Калуге, где мы делали два огромных рельефа с мозаикой «Математика» и «Космос», стал торговым центром. Эта работа до сих пор моя любимая. В 1971 году нам заказала оформление дирекция института, главный инженер был в восторге от нашего решения.

Но в 1990-е вместо института пошла торговля. Удивительно, что хоть что-то оставили! Отбили углы, на рельефы повесили вытяжки, до сих пор к этому рельефу приставляют велосипеды, коляски, машины. Внутри зашили стены фанерой, чтобы не было видно мозаик! Как с этим бороться? Культура сегодня задвинута на дальний план, это самое страшное. Здесь важно напомнить, что до 1990-х годов в Советском Союзе существовал процент расходов на культуру при каждом строительстве. На заложенные два процента будущие пользователи здания могли купить пианино, телевизор, картины. И вот тогда-то и возникало оригинальное оформление: витражи и мозаики умещались в эти деньги.

Заказчик был государственный, художник получал зарплату – за метраж, в ведомостях зачастую даже не указывались конкретные названия работ. У нас на руках не осталось ни одного документа, подтверждающего авторство, кроме того, что было где-то напечатано или представлено на выставках. Кстати, в Манеже ежегодно проводилась выставка декоративно-прикладного искусства, на которой был раздел и по монументальному искусству. Мы, художники, не с улицы же туда пришли работать: у нас есть звания, ордена, премии. И ведь их выдавали именно за монументальные работы, а не за живопись. Мы завершили к 1984 году одновременно флорентийскую мозаику для метро «Нагатинская» на тему «Древняя история Москвы», а также интерьерное решение стен в технике маркетри в здании Науки и культуры СССР в Дели в Индии. За многие работы того времени нам дали Государственную премию СССР, а потом присудили звания народных художников России.

А сегодня мы не можем никакого даже авторского права предъявить, чтобы защитить свои работы. Сколько произведений так и останутся безымянными, потому что их авторов уже нет с нами. Архив нашего комбината был также утрачен, что, на мой взгляд, является просто преступлением. Но в любом случае – как первый шаг сохранения монументальных советских работ – важно повесить на каждом объекте хотя бы маленькую табличку о том, что это, в чем ценность и, по возможности, кто автор, дата создания.

 

12 витражей из магазина "Самоцветы" исчезли в неизвестном направлении. Теперь витрины выглядят так.

– Конечно, совершенно вопиющая история с утратой витражей магазина фирмы «Самоцветы» на Арбате в Москве. Как это произошло? Вы были в курсе угрозы их существованию? 

– Просто безобразие. Витражи были созданы в 1986 году по заказу фирмы «Самоцветы». В здании окна – 6 х 4 м, и, конечно, требовалось их оформить. Мы решили сделать 12 витражей на тему истории ювелирного искусства, начиная с Египта, скифов, Средневековья и так далее. На каждом – разная обстановка, в зависимости от эпохи, но художник-ювелир сидит в одной и той же позе, с одними и теми же инструментами. Как ни длятся тысячелетия, художник делает свою рукотворную работу.

С 2018 года директор этой фирмы говорила о том, что начались попытки отнять этот зал, при этом потенциальный арендатор будет витражи убирать, так как ему нужны окна для торговли на улице. Я ездила по союзам художников, академиям – брала бумаги, что это уникальное произведение, которое нельзя трогать. Почему оно не имело статуса объекта культурного наследия, не знаю. В 2019 году витражи еще существовали, а потом… их просто не стало. В один момент они исчезли, и мы даже не знаем, куда. Бороться с такими вещами просто невыносимо тяжело. Аналогичная ситуация произошла с Институтом русского языка и

мени А.С. Пушкина на улице Академика Волгина в Москве, где были созданы огромные мозаичные произведения на тему «Русская словесность» – это три торца здания. 

Фасад Института русского языка в Москве - до и после вандальной реконструкции

Авторы – моя дочь Анастасия Васильцова и Анастасия Коржева – получили за это произведение Первую премию года в МОСХе. И вдруг кто-то позвонил и сказал: забивают черные плашки, сверлят мозаику огромными сверлами, зачем, почему – непонятно. Настя поехала выяснять и, когда увидела эти черные стены с цитатой Пушкина вместо своей мозаики, чуть не попала в аварию. Она просто зареклась ездить в тот район. Ее прекрасное произведение было уничтожено, и в этом же году Владимир Путин наградил ее медалью ордена «За заслуги перед Отечеством». Вот такой парадокс.

Материал опубликован в журнале "Охраняется государством" - № 4'2022 год
На заявочном фото - Э.А. Жаренова на выставке художественной династии Васильцовых-Жареновых "Четыре поколения" в РАХ. Москва, ноябрь 2022 года