Батал Кобахия: Культурное наследие – это то, на чем базируется наша идентичность, то, на чем стоит наша успешность и легитимность

Ужесточение требований приводит к повышению коррупционных ставок, лучше идти по пути преференций – считает замминистра культуры Республики Абхазия

Когда ездишь по Абхазии, то невозможно не заметить множество мемориалов – масштабных и броских, а также совсем камерных и явно стихийно-рукотворных – посвященных войне 1992-1993 годов. Ими отмечены многие центральные трассы, многие известные древние памятники и святые источники. Видимо, одни и те же места веками являются местами проявления и прояснения силы, а когда окончена война – то и приложения сил. В последние время решение о их строительстве регулируется монументальной комиссией, и после получения соответствующей экспертизы воздвигаются памятники, правда уже значительно меньше. И это заметно. Постепенно, не сразу, приходит осознание, вырабатывается концептуальное отношение к возведению таких памятников, которые потом становятся частью культурного наследия. То, что Абхазия богата памятниками, ни для кого не тайна. Разнообразные находки случаются постоянно: от недавно найденного православного склепа (предположительно, первого в республике) на территории пансионата «Айтар»  до останков кита-цетотерии в горном селе Тхина.

В 2001 году указом первого президента Абхазии Владислава Ардзинба по Сухуму было зафиксировано 295 объектов историко-культурного наследия. 29 декабря 2015 года указом действующего главы государства Рауля Хаджимба впервые был принят Государственный список недвижимых объектов историко-культурного наследия, в который вошли 1535 памятников. С января 2016 года началась реализация трехлетней целевой программы по инвентаризации объектов, обладающих исторической и культурной ценностью. Все эти объекты войдут в геоинформационную систему, работу над которой планируют завершить до конца 2019 года. 

О том, что происходит с культурным наследием в Абхазии, как выстроена система охраны, какие лакуны событий последней четверти века необходимо заполнить, чем можно помочь – рассказал в интервью «Хранителям Наследия» Батал Кобахия, заместитель министра культуры Абхазии, глава Департамента охраны историко-культурного наследия. 

– Батал Самсонович, сразу хочется спросить насчет «Амры», мимо которой мы с Вами только что прошли… Знаменитый ресторан, уходящий в море, в самом сердце Сухума. Место легендарное – когда-то считалось островком свободомыслия, а тех, кто там собирался, называли «амритяне». Я туда зашла – там небольшой киоск с кофе, но видно, что в целом место малообитаемое и, конечно, не идет ни в какое сравнение с фотографиями советского периода. Восстановится ли «Амра», вернется ли туда жизнь?

- Ресторан прекратил свое существование во время войны. И пока не известно, что там будет дальше. В свое время именно на «Амре» собиралась сухумская богема, размышляла под палящим солнцем о будущем независимого абхазского государства, ну и о душе и искусстве, конечно, — это святое. Разговоры там происходили на высочайшем метафизическом уровне. Сегодня она практически закрыта.

На мой взгляд   пока не восстановлена «Амра», война не кончена. Это символ незавершенной войны. Когда наши СМИ делали фильм-размышление о будущем и прошлом «амиртян», я даже отказался давать интервью на «Амре», и тогда меня пригласил на крышу администрации города. Да, на исторической «Амре» сейчас есть кафе, но как-то оно неприглядно, напоминает о разрушении и опустении, связанных с войной. Недавно, правда, приносили проект реконструкции, наши архитекторы помогали его улучшить, выбирали период, на который лучше всего восстанавливать, но на этом опять наступила заминка. Надеюсь это опять не на десятилетия. Этот памятник - безусловный бренд города. Как и ресторан «Абхазия», сгоревший за пять лет до начала войны в Абхазии. Еще тогда его хотели снести, но сухумчане встали против «как один», требуя реставрации оставшегося фасада. Сейчас он за строительной сеткой, но потихоньку начинаются ремонтно –восставительные работы. «Амра» и «Абхазия» - это то, с чем ассоциируется Сухум в первую очередь, его открыточные виды.

Кстати, как и башенные часы на администрации города: Сухум получил их в награду в 1960 году как самый чистый город, и он был таким, я это помню! Так вот, недавно часы демонтировали. Был ажиотаж жуткий. Все перепугались, что их уберут навсегда. Но мы оставили сам механизм, а истлевший деревянный каркас заменили на железный... Ну немножко, сантиметров на 20, они стали выше. Учитывая их размещение – это не так заметно.

Фото: "Амра" в Сухуме - советский период и сейчас

- А в Абхазии вообще и в Сухуме в частности люди активно высказываются насчет того, что происходит с обликом городов?

- В соцсетях активность, преимущественно. Конечно, были легендарные горожане, подвижники своего дела. Например, Анзор Агумаа – он возглавлял управление по охране памятников. Когда напротив его офиса сгорел исторический дом, он написал, что не выдержит этого и через пару дней скончался от инфаркта. И весь город посчитал так, что он умер именно от стресса. Всю свою сознательную жизнь он по крупинкам собирал информацию об объектах культурного наследия, 195 из которых вошли в книгу «Старый Сухум». Это самая покупаемая книга в Абхазии за последние 25 лет.

После войны наконец-то пришло время собирать камни. Но требуется большая просветительская работа, конечно… Когда я начал работать в 2014-м, то в первый год мы сделали международную конференцию: в ней участвовали госорганы, представители гражданского общества, правозащитники, журналисты, а также представители России. Мы поставили вопрос о том, что культурное наследие – это то, на чем базируется наша идентичность, то, на чем стоит наша успешность и легитимность в праве на свое собственное государство в глазах мирового сообщества. Мы выстояли, потому что богатое прошлое воспринималось миром, и им понятен наш посыл на восстановление абхазской государственности. Но, не дай Господь, мы переживём еще одну войну, да еще и если сохраниться такое халатное отношение к наследию, которое мы наблюдаем сегодня, нас никто слушать не станет, мы утратим сами себя, ибо каждое потерянное здание, объект или значимый артефакт культурного наследия - это сужение базы нашей идентичности. Мы стали привлекать журналистов к теме наследия, и они очень активно нам теперь помогают. Например, когда стали предлагать проекты восстановления ресторана «Диоскурия» на территории Сухумской крепости – удалось поднять серьезную общественную волну против. Сейчас территория крепости огорожена, пока денег хватает на то, чтобы косить траву и поддерживать сохраняющиеся открытые раскопы с обнаруженными фундаментами стен римского-византийского и турецкого времени, и зданиями XIX века (в одном из них, кстати, была тюрьма и сидел Орджоникидзе). Этот уникальный для истории Абхазии комплекс также еще ждет своего часа, исследователей и денег на исследования, реставрацию, консервацию. Мы планируем там создать археологический музей, это же знаковое место - место рождения древнего Сухума. Пока он недоступен для свободного осмотра, но мы там провели один раз фестиваль «Хибла Гезмава приглашает» под открытым небом. Примадонна привезла в тот раз оперу «Медею». И это символично, ибо на этом месте была Диоскурия, названная так в честь братьев-диоскуров, сопровождавших Ясона в походе в Колхиду. Возможно, колхидская принцесса, скрываясь от погони успела побывать с аргонавтами на обратном пути именно на территории этой крепости.

Так вот, мы решили, что в заповеднике этом не надо ресторан восстанавливать и в этом с нами согласился и президент страны. И вот в тот момент, на волне борьбы за крепость, возникло Абхазское общество охраны памятников – аналог российского ВООПИК. Но они пока работают на уровне популяризации.

А мне уже хочется создать общественную организацию – как московский «Архнадзор». Ну это когда я уйду на пенсию. Будет больше возможностей влиять на принятие решений, усилить гражданские полномочия в сфере надзора и охраны памятников.

Фото: Сухумская крепость

Фото: Ресторан "Диоскурия", располагавшийся на одном из береговых укреплений Сухумской крепости. Было-стало

- У общественных организаций нет полномочий госрегулирования…

– Я имею ввиду, что поднимать шум мне будет легче, меньше протокольных обязательств. В Абхазии – своя специфика. У нас маленькая страна, каждый знает президента в лицо и, хотя бы раз ему руку пожимал. Мы все знаем депутатов – а депутаты нас. У нас мифотворчество невозможно. Это в России человек может 20 лет в Госдуме сидеть и только человек 30 из его ближайшего круга знает его, настоящего, остальные – таким, каким он себя «рисует» и подает в СМИ. В Абхазии невозможно себя рисовать другим. Мы живем на грани всеобщего обозрения. Тут, конечно, и свои проблемы, но преимущества – нам не нужно годами делать расследования, кто и что где нарушил. Все выясняется мгновенно. Общество очень демократично.

Вообще за последние пять лет картина с отношением к наследию, к пониманию его роли выравнивается. Многие обращаются ко мне напрямую: это ж памятник, сделай мне ремонт. Я объясняю, что по закону собственник сам обязан содержать все в надлежащем порядке. Кто имеет деньги – делает нормально, кто нет – нет, а кто имеет много денег – почему-то все историческое сносит и строит по типу сочи-адлерского района.

- Раз уж о мерах воздействия зашла речь, то каков у вас арсенал – законодательный и практический?

- Нас объединили в 2014 году: Министерство культуры и Управление по охране памятников. И стало Министерство культуры и охраны культурного наследия. К сожалению, не было первоначальной документации по объектам наследия: учётных карточек, охранных зон, исторических справок, паспортов и т.д. Когда я вступил на должность, я стал сразу судиться. Абхазцы не любят судиться, а я это делаю с удовольствием. И когда я впервые подал иск в суд – все опешили, никто не верил, что за неправильную покраску дома-памятника – а в этом было дело – можно привлечь к ответственности. А мы заставили людей перекрасить. Потом что-то снесли и, как обычно, хозяин утверждал, что был не в курсе, что это – культурное наследие. Я доказал, что он был в курсе и заставил восстановить. Конечно, это будет копия – не памятник, но тем не менее, мы хотя бы так сохраним исторически сложившуюся ландшафтно -архитектурную среду. 

Понятно, что, когда я начинаю судиться, сразу начинается: «А почему вон другие также сделали, нарушили – и им ничего?» Я отвечаю, что тогда меня не было, что не несу ответственность за тех, кто это одобрял, так же, как вы не несете ответственности за своих дедушек и бабушек.

Вообще я просто внимательно читаю закон и требую его исполнения. У нас есть закон о наследии 1997 года – в общем-то, это копия советского закона с поправками на наши реалии. В законе написано, что органы местной власти должны в ежегодный бюджет закладывать сумму на реставрацию. Ни разу не закладывали ни одного рубля. Будем сейчас этот вопрос поднимать.

Безусловно, закон требует доработки. Скажем, в законе есть понятие охранной зоны, но нет порядка ее формирования. И когда госорган определяет охранные границы, мне сразу говорят: «А на каком основании?» Вообще-то у нас, если в абхазском законодательстве нет той или иной нормы, мы берем за основу законы советского периода. А потом – международное право. Я часто беру аналоги из российского законодательства и говорю про то, что раз мы с Россией дружим и говорим о нашей правовой синхронизации, то почему ж этого не делать в сфере охраны культурного наследия?

Нами подготовлена правоприменительная практика в сфере охраны и передана в парламент, на основании которых были сделаны поправки, которые прошли в первом чтении. Дождусь выборов и начнем снова кампанию за обновление закона. Я все равно буду этим заниматься. Во многом поправки касаются экономических мер вовлечения памятников в оборот.

К примеру, мы хотим преференции для добросовестных пользователей. Мы сейчас назначаем безумную аренду, но при этом нет никакой ответственности за сохранение. И мы требуем, в первом чтении это прошло: если арендатор вкладывает в предмет охраны, то это нужно вычитать из арендной платы, чтобы у него была мотивация на сохранение исторического объекта. Хотя бы первые семь лет. Чтобы пользователи имели желание сохранить здание.

Второе. Продажа или сдача в аренду памятников по тендеру за рубль с условием жестких сроков реставрации. Если не будет реставрации – применять механизм изъятия. Когда я стал мониторить состояние объектов культурного наследия – пришел в ужас. Вот конкретный пример. Две дамы сейчас взяли в аренду знаменитый ресторан «Гагрипш» в Гаграх, хорошо его раскрутили. Чем лучше он работает – тем выше аренду им ставят. Они мне говорят: «Мы хотим реставрировать, но за что тогда мы платим такую аренду? Откуда нам еще на реставрацию деньги брать – и так отдаем столько…» Дача Н.Н. Смецкого у нас модерновая – в развалинах. А все потому, что сдавали за безумные деньги.

Третье. У нас сейчас официально приватизация памятников запрещена. Раньше парламент имел право на свое толкование и передачу в собственность особым порядком: но это превратилось в инструмент манипуляции. Когда выгодно – отдают на приватизацию, когда не выгодно – нет, но они же не думают об объекте культурного наследия и его реставрации, они думают о своем влиянии. Так вот новые поправки позволяют приватизацию объектов гражданской архитектуры. Надо убрать ловушку, при которой часть объектов, минуя статью основного закона, идет под приватизацию. Но я хочу прозрачности и законного порядка. Мне сначала сказали – молодец. Сейчас – задумались. С приватизированными объектами и собственниками – легче разговаривать, это их собственность, и они за нее переживают.

Главное – необходимо помнить: любое ужесточение приводит к повышению коррупционных ставок. Лучше идти по пути преференций. В законах, принятых в нашем парламенте, когда я еще был депутатом, я всегда требовал замену санкций преференциями. И они работают. Но не всегда, разумеется, это удавалось. То же самое мы хотим сделать в сфере культурного наследия.

Фото: Храм Георгия Победоносца в Илоре (XI в.). Получил "русский" купол после реставрации

- А как выстроена в Абхазии вертикаль государственного управления наследием?

- Раньше были инспекторы в районах, которые держали связь с нами. Но в законе есть статья, которую я нашел, говорящая, что на местах органы местной власти несут ответственность за сохранение объектов культурного наследия. Я стал добиваться, чтобы отделы культуры расширили до отделов культуры и культурного наследия и набрали штат – два года этого добивались. В итоге в каждом районе сейчас есть такие отделы по 1-2 инспектора. Сначала проводил им обучающие семинары раз в полгода, но идет тяжело. Многие же пошли в охрану памятников из-за преференций, и решив, что там легче работать, но, когда поняли какой груз ответственности возлагается и на них, а при этом слово окончательное за центральным госорганом – интерес немного пропал. И иногда могут позвонить откуда-нибудь с мест: «Знаешь, там разрушают то-то и то-то». Я говорю, я знаю, но и вы должны знать, и обращаться в прокуратуру и, если и дальше пойдет так, то мы будем в суд подавать не на разрушителей, а на вас за халатность.

Но вообще менталитет потихоньку меняется. Вот знаменитый «карточный дом» на Сухумской набережной – тузы и пики на фасаде… Он описан у Фазиля Искандера, здесь был публичный дом. Рядом строение того же времени. Они начали ремонт без уведомления госорганов по охране. Мы добились, чтоб его сделали по-человечески, восстановили без всяких новых придумок. И сейчас, когда разговариваю с хозяевами, они говорят: «Да, получилось красиво!» Я говорю, вот поэтому и надо делать как положено, по закону и по науке, а вы хотите, как…, короче, неправильно.

Вообще в 2000-е пошло строительство бессистемное: в Сухуме набережная стала застраиваться, чуть ли не тротуар застраивать стали. Мы много боролись: должна быть широкая набережная, открытые кафе без крыш и навесов. Раньше была в Сухуме определенная цветовая гамма – песчано- охристые и белые цвета в основном. Мы стараемся, чтобы арендаторы и собственники к этому возвращались. Удается убеждать. Раньше люди начинали ремонтировать просто так - теперь боятся и приходят за разрешительными документами. Постепенно мы внедряем в их сознание важности соблюдения закона в сфере наследия. Президент специально раньше регулярно собирал руководителей госорганов, прокуратуру и правоохранительные органы, на которых я также докладывал о ситуации и принимались достаточно эффективные решения. Первый год, когда начали работать, раза четыре собирал. Теперь местные органы не дают разрешительные документы без охранных обязательств, подписанных с нами. Как только в администрацию приходят продать или купить – нет, без госоргана - никаких циркуляций документов. Хотя я добиваюсь изменений, чтобы все шло императивно: госорган пишет, что это памятник, и может просто уведомление послать по адресу. А то тут некоторых людей по 20 лет не найти. Кстати я и сейчас каждый год пишу отчеты о состоянии историко-культурного наследия. И очень надеюсь, что это будет введена как норма в действующее законодательство.

- А какова вообще ситуация с кадрами в сфере наследия – и управления, и реставрации?

- Ситуация сложная. Во времена СССР был Абхазский университет с гуманитарными предметами, плюс сделали сельскохозяйственный институт. Но по многим специальностям мы отправляли людей учиться в другие республики. У нас не было своих реставраторов, приезжали или русские, или грузины. Какое-то время, в поствоенном пространстве, у нас была «Абхазреставрация», но, по-моему, она ни одного объекта так и не сделала.

Фото: Храм успения Богородицы в селе Лыхны (X-XI вв.). Во дворе подготовлена черепица для замены крыши.

- Это опасная ситуация, ведь в республике памятники мирового уровня, далеко не везде в таком изобилии X век встретишь… В храме в Лыхны я видела сложенную во дворе черепицу – будет реставрация или ремонт?

- Там церковь задумала крышу менять. Пока мы его сдерживаем: там крыша, которую не меняли несколько веков, а клали новый слой на старый. То есть такой слоеный пирог. Эта крыша сама по себе артефакт. Но у нас просто некому сделать проект реставрации. Хотя по сути на такой проект – не так уж много денег и трудозатрат нужно. В Илоре храм – тоже под угрозой. Вы видели чудовищный новый купол, новые полы из кафельной плитки? Но там разговаривать со священником очень сложно. Фрески в Илоре вообще не изучены. Но у нас нет ресурсов и специалистов. Наше сокровище – Моквский собор. Мы оплачиваем там смотрителя, который живет рядом с храмом. Он следит за порядком, скашивает траву, открывает по утрам храм, чтобы люди могли хотя бы зайти и посмотреть. Но собор тоже требует реставрации. А сейчас там течет купол и просто необходимы срочные охранные работы.

- А с российскими реставрационными организациями пробовали контактировать? Да и вообще это мог быть отличный проект российско-абхазского сотрудничества.

- Центр Грабаря собирался как-то с нами поработать, точнее один из специалистов, но пока видимо не получается. С МАрхИ задумывали совместный проект, но тоже пока ничего конкретного сказать не могу. Но мы не возражали бы против помощи, хотя бы консультативной.

Фото: Моквский храм с разрушенной колокольней

- Следов войны все меньше остается…

- Да, как-то незаметно прошло 25 лет. Во время войны многие поменяли профессию. Я был археолог, но во время войны мне пришлось организовывать медицинские отряды. Мы воевали - все. И на самом деле, этот вопрос очень остро и сегодня стоит. Всегда, когда человек каких-то преференций хочет, ему в шутку: «А где ты был во время войны?» И даже тут один молодой человек в ФБ в нашей внутренней дискуссии высказал какое-то мнение интересное и пишет дальше, мол, если кого-то интересует, где я был во время войны, так я был в яслях, мне было два года. Эту формулу стали применять ко всем, забывая, что уже четверть века позади и самым юным участникам тех событий должно быть 44-45 лет.

Я же был археологом, потом депутатом: вел несколько законов, в том числе закон о доступе к информации, о СМИ, свободе совести и вероисповедания, равных возможностях мужчин и женщин, о прядке обращений граждан в органы государственной власти, о конкурсном наборе в органы государственной власти. Правда, последнюю поправку в Трудовой кодекс не используют. Затем мы с друзьями создали общественную организацию Центр гуманитарных программ, который в том числе инициировал закон об омбудсмене и сегодня по организации моя коллега – стала омбудсменом.

Ну, а в 2014 году – меня нынешний министр культуры позвала заниматься наследием. Работы – начать и кончить. У нас, конечно, памятников меньше, чем в России, но концентрация их гораздо выше.

Беседовала Евгения Твардовская

Фото: Батал Кобахия, "Хранители Наследия"