Юрий ВЕДЕНИН: Наши походы по Москве часто заканчивались в милиции

Юрий ВЕДЕНИН: Наши походы по Москве часто заканчивались в милиции

14.11.2014
Юрий ВЕДЕНИН: Наши походы по Москве часто заканчивались в милиции

Юрий Александрович Веденин, председатель Общества изучения русской усадьбы, создатель Института культурного и природного наследия имени Д.С. Лихачева, поделился с «Хранителями Наследия» главой из неоконченных и неопубликованных мемуаров, которые он пишет «для внуков». Отрывок посвящен знакомству и совместным приключениям Ю.А. Веденина и Евгения Николаева, талантливейшего и, увы, рано умершего исследователя русской архитектуры


«Ой, детки, какая уж там архитектура. Дышать нечем!»

На последнем курсе института (это был 1959-1960 гг.) я стал задумываться о своей будущей работе. В какой-то степени я уже выбрал сферу своих интересов: история садово-паркового искусства, изучение и восстановление исторических парков. Весной, ещё до защиты диплома, я познакомился с Леонардом Тыдманом, искусствоведом и реставратором, работавшим в Московской областной реставрационной мастерской. Тыдман предложил мне после окончания института работать в этой мастерской, и я согласился. Но перед этим он познакомил меня с Женей Николаевым. Вернее, он дал мне его телефон и сказал, что мне будет интересно и, что самое главное, полезно подружиться с этим человеком.

Я почти сразу же позвонил Жене, и мы договорились о встрече. До сих пор помню это место – около Екатерининской больницы, что рядом с Петровскими воротами. Хорошо помню, как мы описывали друг друга, для того чтобы определить, «кто есть кто». Он описал себя как кудрявого и упитанного, а я себя - как длинного и худого. Тогда у меня ещё не было бороды, и этот наиболее важный впоследствии признак моей внешности не мог быть приведен в качестве опознавательного знака. Во всяком случае, наша встреча произошла; мы легко идентифицировали друг друга и с тех пор, до самой смерти Жени в 1967 году, мы почти никогда не расставались. Наиболее тесными наши контакты были в период от осени 1960 и до лета 1963 года. Практически каждый день мы ходили по Москве и обмеряли московские дома. Именно тогда я и прошёл весь курс своего познания истории русской архитектуры.

Особенно глубоко пришлось залезть в период, относящийся к концу XVIII – середины XIX веков. В начале 1960-х годов планомерно и интенсивно уничтожалась историческая застройка арбатских переулков, и на её месте строился Новый Арбат. Этот район стал в те годы основным местом наших изысканий. Нередко нам удавалось сделать нашу работу непосредственно перед сносом – буквально через несколько часов сюда приходил бульдозер. Потом я часто вспоминал наши хождения по арбатским переулкам, когда мы обследовали старинные, ещё не выселенные перед сносом дома. Как-то я услышал реплику одной бабушки, которая в ответ на наши восхищённые возгласы по поводу красоты интерьера одного из этих домов, сказала: «Ой, детки, какая уж там архитектура. Дышать нечем!».

Работали мы и в других районах Москвы – в Замоскворечье, прежде всего на Кадашевской набережной, на Швивой горке, на Ульяновской улице. Сейчас на месте последней две улицы: Николоямская и Симеоновская. Женя познакомил меня со Старой Москвой, и ранее неизвестные мне старые улочки и переулки, многие дворики стали моими добрыми знакомыми. Таким образом, я получил своё историко-архитектурное образование не столько из книг и лекций известных учёных, сколько от непосредственного прикосновения к натуре. Я изучал старую архитектуру на ощупь, трогая руками старую кладку, деревянные перекрытия, снимая профили карнизов, очищая от многочисленных побелок и толстых слоёв красок рамы окон или двери, собирая остатки старых обоев.

Кстати, сам Женя также не был профессионалом в области искусствоведения. Он был химиком, занимался разработкой новых лекарственных препаратов в фармацевтическом институте. Жил с матерью, которая работала токарем на заводе. Когда женился, то долгое время вместе с женой ютился в чулане. Именно в чулане, потому что как ещё назвать маленькую комнатку без окон, где помещалась только кровать? И лишь в последние годы его жизни они с женой получили в этой же квартире небольшую, но полноценную комнату с окном, где кроме кровати помещались еще письменный стол и шкаф.

Как Женя пришёл в искусствоведение? Похоже искать семейные традиции или гены не имеет смысла. Однако какая-то генетическая предрасположенность к познанию прекрасного у него всё же была. Ещё в школе он увлекался русской литературой, обожал русскую поэзию. В старших классах много фотографировал, причём основным объектом его фотоискусства стала старая Москва. Это привело его к Леонарду Тыдману, который преподал ему первые уроки искусствоведения, познакомил с техникой обмеров старых строений, со многими традиционными для историков архитектуры и реставраторов приёмами. Но Жене этого было недостаточно. Он подошёл к этой проблеме изучения старой Москвы не только как историк архитектуры, но и как историк культуры. Его интересовало наполнение старых домов, какие люди и как они там жили. Ему было важно узнать всяческие бытовые подробности, рассказывающие, как использовались разные комнаты в доме, кто из членов семьи или прислуги в них жил и что они там делали. Женя вникал в обустройство интерьеров, интересовался, как в них размещались предметы быта и искусства, где хранились вещи и т.д. Как правило, это не было интересным для большинства исследователей того времени. К сожалению, и сейчас многие специалисты не обращают внимания на такие мелочи.

Я был полезен Жене как человек, занимающейся садами и парками, сельскими и городскими пейзажами. Хорошо помню, как мы обследовали дачу Найдёнова на Яузе, бродили по Швивой горке, около Баташёвской больницы. Наши прогулки естественно перетекали в работу, при этом мы продолжали обсуждать самые разнообразные темы, отнюдь не всегда напрямую связанные со Старой Москвой. Впоследствии прочитав его статью «Зрелище Москвы», я вспомнил наши разговоры и дискуссии о том, как можно и должно изучать городской исторический ландшафт, как его следует показывать публике. Для Жени было очень важно перейти от статического изображения города к его динамике, к последовательному восприятию домов, перспектив, панорам глазами пешехода, который видит всё это во время прогулки по городу, и не только по городу. А я как раз перед этим прочитал рукопись Льва Михайловича Тверского о Парадном поле в Павловске. В ней Лев Михайлович показал, как необходимо смотреть парк, чтобы почувствовать его полифоничность, существование связей между пейзажами, последовательно раскрывающимися во время перемещения по парковым дорожкам, осознать, в чём заключаются закономерности перехода от пауз к далёким перспективам. Эти мысли, высказанные Тверским, оказались очень созвучны идеям моего друга.

Самое главное, что Женя Николаев для меня сделал - организовал поездку в Сенницы

Благодаря Жене, я объехал и обошёл почти всё Подмосковье, побывал в Калужской области, во многих её городках и усадьбах. Его влияние на меня, на всю мою дальнейшую жизнь было чрезвычайно велико. А самое главное, что Женя для меня сделал, – он организовал поездку в Сенницы. Там, в усадьбе Сенницы, недалеко от удивительно красивой реки Осетр, я встретил Иру Худякову, которая потом стала Ирой Ведениной. Эта встречу нельзя назвать абсолютно случайной. Встретились две разные компании. Наша компания – Женя Николаев, его жена Света Перова и две их давние подруги, Инна Гольдовская и Мика. Одновременно с нами в эти места направились архитектор Вадим Лисицын со своими друзьями. Компания эта сложилась во время их общей туристской поездки на Кавказ. Мне они были не знакомы, за исключением Вадима, который работал вместе с моим отцом. Оказались все они в Сенницах благодаря моему отцу, который рассказал Вадиму, что есть такое интересное место под Москвой и что я, его сын, вместе со своими друзьями еду на майские праздники в Коломну, а затем – на правый берег Оки, где и находится замечательная усадьба Сенницы. Вадиму этот маршрут понравился, и он решил поехать туда со своими друзьями.

Мои приятели, да и я тоже, отнеслись к нашим новым знакомым довольно скептически. И это понятно. Мы приехали в эти места с благородной целью – увидеть новые архитектурные памятники и исторические усадьбы, старинные дома в Коломне. Готовились мы к этой поездке заранее: изучили историю этих мест, прочитали всё, что было написано об архитектуре Коломны. А у Вадима с друзьями была обычная туристическая поездка. Им важно было выехать на природу, разжечь костёр, приготовить шашлык, выпить вина. Всё остальное, в том числе история, памятники – служило не обязательным дополнением к обычному туристскому времяпрепровождению.

Однако, в отличие от моих друзей, для меня эта встреча оказалась судьбоносной. Виной этому была, конечно, Ира. Я, как теперь говорят, «запал» на неё. Старался ей понравиться, привлечь её внимание – и, наверное, выглядел глупо. Чего только стоила наша с Женькой беготня по аллеям парка в Сенницах и какие-то безумные прыжки за летающими майскими жуками! Поскольку фигуры наши напоминали героев фильма «Пат и Паташон», то это, наверное, выглядело чрезвычайно комично. 

За очень короткое время нашей дружбы мы с Женей побывали во многих подмосковных усадьбах. Сегодня Москва так выросла, что некоторые подмосковные маршруты давно стали московскими. Теперь один из наших тогдашних маршрутов кончается рядом с моим домом. Мы доезжали до Битцы и далее шли пешком в усадьбу Знаменское-Садки, причём не к главному дому, а к хозяйственным постройкам, находившимся в стороне от центрального входа в усадьбу. Потом мы входили на территорию усадьбы, в парк. В то время он производил очень приятное впечатление. Главными там были поляны с живописно расположенными группами деревьев и гладь водной поверхности, образованной системой прудов. В этой парковой композиции усадебный дом не играл доминирующую роль. Скорее всего, его можно было рассматривать как один из многих акцентов, придающих парковой композиции целостность, разнообразие и живописность.

Во время первых наших походов в Знаменское-Садки мы не смогли осмотреть интерьеры дома. Позднее я не один раз бывал в этой усадьбе, и мне удавалось зайти внутрь дома и увидеть росписи, которыми был украшен дворец. Удивительное впечатление от их красоты и изящества! Представляю себе, какими они были раньше, когда время и что самое главное, люди ещё не оставили следов своего варварского отношения к этому богатству. Из Знаменского-Садков мы шли в Ясенево. Там сохранились церковь, флигели и парк. От главного дома остался только фундамент и развалины цокольного этажа. Мне тогда запомнился прежде всего парк, вернее, его малая часть с регулярным прямоугольным прудом, окружённым стройными пихтами. Я только что прочёл книгу известного английского историка ландшафтной архитектуры Джелико, посвященной итальянским виллам, и там очень часто встречал подобный сюжет. Только в итальянском парке, в зеркале регулярного пруда отражались свечи кипарисов, а в Ясенево – северные пихты. Постепенно эти красавицы-пихты умирали. Их становилось все меньше и меньше. Потом они совсем исчезли. Прудик зарос и сейчас среди парковой растительности его почти не видно.. «Исчезло чудное виденье…».

Усадьба находилась рядом с селом Ясенево и ухоженными полями. Хорошо просматривался холмистый рельеф, характерный для Теплостанской возвышенности. Позднее, в 1972 году, когда мы поселились в Беляево, я часто бывал здесь, особенно зимой, на лыжах. Через несколько лет это благословенное место застроили, и Ясенево превратилось в типовой район Москвы, ничем не отличающееся от других новостроек. После Ясенево мы шли через лес в усадьбу Узкое. Там уже долгое время работал санаторий Академии наук, поэтому удалось сохранить эту усадьбу без существенных разрушений. Выходили мы из усадьбы по лиственничной аллеи через красивые ворота. Они и сейчас очень хорошо видны, когда едешь по Профсоюзной улице, от Коньково к Тёплому Стану. Позднее я прочитал стихотворение Бориса Пастернака, посвящённое этому месту:

Ворота с полукруглой аркой.
Холмы, луга, леса, овсы.
В ограде – мрак и холод парка
И дом невиданной красы.

Сейчас я живу прямо напротив этих ворот, на другой стороне бывшего Калужского шоссе, а ныне Профсоюзной улицы. Из особенно запомнившихся мне дальних поездок, в которых я побывал вместе с Женей, хочется выделить Калужскую область. Мы обмеряли и делали кроки парков в Полотняном заводе и в Городне. Именно Женя научил меня видеть красоту не только в хорошо сохранившихся усадьбах, но и там, где уже почти ничего не осталось. Мы, как волшебники, мысленно восстанавливали план усадьбы, учились читать следы от исчезнувших парковых павильонов, прудов, полян и дорожек, видеть исторически значимые виды и перспективы. Всё это мне впоследствии очень пригодилось. Среди воспоминаний от этой поездки я очень чётко запомнил нашу обратную дорогу в Москву. Женька купил в Полотняном заводе кресло, очевидно, похищенное из дворца усадьбы. Оно не влезло в дверь вагона, и моему другу пришлось всю дорогу держать его за ножки. Остальная часть кресла висела снаружи поезда. К счастью, никто этому не воспрепятствовал.

Некоторые жители Москвы очень хотели поймать какого-нибудь шпиона

Наши походы по Москве нередко кончались печально. Нас неоднократно забирали в милицию. В те годы на многих сильное впечатление произвело пленение американского лётчика Пауэрса. Страну охватил синдром шпиономании, и некоторые жители Москвы, как мы выяснили на своей собственной шкуре, тоже очень хотели поймать какого-нибудь шпиона. Шпионы могли оказаться всюду, даже в их домах, сараях, во дворах... Конечно, мы и сами нередко давали москвичам повод для этого. Помню, как однажды вечером мы с Женькой увидели как будто специально установленные для нас строительные леса, по ним добрались до третьего верхнего этажа и начали снимать профиль то ли карниза, то ли наличника окна. Окно одной из квартир, расположенной на этом этаже, было освещено. И я понимаю, какой ужас испытали жильцы этой квартиры, когда в их окне появилась незнакомая физиономия, глядящая на них сквозь оконное стекло. Естественно, что они вызвали милицию. И такие случаи были нередки, поскольку обычно мы занимались обследованием и обмерами старых домов ближе к вечеру, после работы. Весной и летом наши походы начинались ещё засветло и заканчивалось заполночь. Труднее всего было проводить обмеры на верхних этажах зданий. Иногда нам везло. Был случай, когда, будто специально для нас, оказалась оставленной пустая люлька, на которой рабочие красили фасад здания. Скорее всего, у них был перекур либо они отошли по своим делам. Мы, не задумываясь, забрались в люльку и начали быстро крутить ручку, с помощью которой приводилось в действие подъёмное устройство – благо, оно было очень простое, без особых фокусов. Под ругань прибежавших рабочих мы поднялись наверх и при помощи пластилина сделали несколько профилей расположенных там карнизов. Как только нас потом не ругали! Но, слава богу, обошлось без рукоприкладства.

Иногда, чтобы снять профили верхних карнизов, нам приходилось забираться на крышу. Там мы нередко совершали сложные и опасные для жизни акробатические выкрутасы. Например, кто-то из нас, чаще всего Женя, перегибался через край крыши и висел над улицей. Другой – или другие – как можно крепче и аккуратнее держали его за ноги. Один раз, уже окончив работу, мы, довольные, что всё удалось сделать и все остались живы, спускались с крыши на чердак. В тот раз компанию нам составил Леонард Тыдман. Мы с Тыдманом пролезли через слуховое окно и спрыгнули на пол чердака. А Женька решил не рисковать и спрыгнул на небольшую приступочку, что позволяло ему заметно сократить траекторию полёта. Однако приступочкой оказались тонкие доски, закрывающие лестницу, идущую с чердака на третий этаж. Зрелище этого полёта было весьма впечатляющим, но результат оказался плачевным. Мы увидели вздымающиеся вверх клубы пыли, как от взрыва, услышали треск ломающихся досок, глухой звук от удара тяжёлого тела и стон. Рванув вниз мы обнаружили Женьку, лежащего в самом конце лестницы в странной позе вверх ногами. Он не мог даже пошевелиться. С большим трудом мы вытащили этого бедолагу из под завала сломанных досок и ступенек лестницы. Удалось даже поставить его на ноги и свести вниз. На улице, взяв нашего друга под руки, мы сначала поволокли, а затем повели к метро «Площадь Ногина» (теперь «Китай-город»). Перешли Яузу и, не доходя до Яузских ворот, вынуждены были остановиться. Наш инвалид не только крепко встал на свои собственные ног, но ещё и оттолкнув нас, и закричал: «Смотрите, какая замечательная печь!». Оказалось, что Женя случайно (а может, и не случайно – ведь он всегда старался увидеть что-то особое) заглянул в окно дома, мимо которого мы проходили, увидел там ампирную печку – и это сразу заставило его забыть про травму и боль.

Женя был очень весёлым человеком. Обожал детские книжки. Выписывал на дом юмористический детский журнал «Весёлые картинки». Одной из его любимых книг в последние годы его жизни была книга пермского писателя Л. Давыдычева «Многотрудная, полная невзгод и опасностей жизнь Ивана Семёнова, второклассника и второгодника, написанная на основе личных наблюдений автора и рассказов, которые он слышал от участников излагаемых событий, а также некоторой доли фантазии». Когда-то он подарил её мне, и она до сих пор у меня хранится. В Женьке очень часто просматривался мальчишка. Многие воспринимали его как чудака. Он частенько попадал во всякие весёлые истории. Любил поесть. Мог за один присест съесть все котлеты, которые его жена приготовила чуть ли не на всю неделю. Нередко он сам становился объектом шуток, благо повод всегда можно было найти. Так, когда Женя стал печататься в журналах и написал книгу о памятниках Калужской области, его приятели, среди которых был и наш общий приятель, художник, внучатый племянник А.П. Чехова Сергей Чехов, решили сделать ему сюрприз. Они заказали медную табличку, на которой было написано «Писатель Евгений Николаев», приехали к нему в гости, посидели, выпили, а когда уходили, привинтили её к двери его коммуналки, в которой он жил. Женька обнаружил этот подарок только утром, когда уходил на работу. Пришлось задержаться. Чертыхаясь и проклиная своих друзей, он долго отвинчивал это произведение «наддверного» искусства…

Возврат к списку