Наринэ Тютчева: Правильная реставрация гораздо выгоднее, чем неправильная

Флигель «Руина» Музея архитектуры в Москве готовится к новой жизни. Проект реставрации, приспособления и противоаварийных работ уже прошел экспертизу Министерства культуры. Его автором является архитектурное бюро «Рождественка», которое имеет опыт в области грамотного и деликатного приспособления исторических зданий. А ведь именно практику приспособления чаще всего критикуют и искусствоведы, и градозащитники. И все потому, что она нередко оказывается губительной для памятника. О том, почему так происходит и как изменить общую картину – «Хранители Наследия» поговорили с основателем и руководителем «Рождественки» Наринэ Тютчевой.

- Наринэ, наверняка из практики вашего бюро уже можно вывести основные принципы приспособления, которым стоит следовать, и ошибки, которые ни в коем случае нельзя совершать?

- Что касается ошибок, то это исключительно субъективная вещь. В момент, когда ты совершаешь поступок – ты делаешь это искренне, полагая, что это самый лучший вариант. И только последующий опыт показывает, что то или иное решение было неверным. Поэтому сказать, что есть кодекс и мы ему следуем и не делаем ошибок – это самонадеянно. Мы, конечно же, ошибаемся, и впредь нам этого не избежать. Но я все же попробую сформулировать наиболее важные принципы, которым мы стараемся следовать.

Наша работа с историческими зданиями – реставрация, реконструкция, приспособление к современному использованию, внедрение современных цивилизационных норм и т.д. - это, прежде всего, выявление, сохранение и поддержание уникальности объекта, его лица, неповторимости всех его исторических слоев. Причем это должно быть сделано органично, а не искусственно. И это относится ко всем элементам здания, включая и инженерные системы.

Другое правило касается привнесения нового. Да, пришел новый хозяин с новым образом жизни, с новой функцией. Хотя по большому счету все это не настолько ново, как ему кажется… У многих ощущение, что до нас никого не было и после нас – хоть потоп. Наш подход: мы здесь работаем не первые, и самое главное – не последние. Мы должны после себя оставить хорошо читаемую книгу, хорошо читаемый объект, который будет и дальше также гармонично и естественно жить.

Итак, в связи с новой функцией возникает новая трассировка внутри, могут появляться новые проемы, дополнительные входы-выходы, дополнительные вертикальные коммуникации. Здесь мы придерживаемся простого правила: все, что сделано в объекте нового, должно из этого здания также легко изыматься и не превращать здание в совсем другой объект. Чтобы новое было отчетливо видно. И было легко заменено или демонтировано. Потому что эта цивилизационная составляющая меняется каждые 10-15 лет. А объект культурного наследия должен оставаться и сохранять свой облик столетиями.

Третий важный принцип, к которому мы пришли – это внимательное отношение к используемым материалам. Многие современные материалы подчас не совместимы с объектами наследия и становятся причиной их преждевременного старения и разрушения. Мы стараемся поддерживать не только внешний облик здания, но и его экологическую составляющую. Старая архитектура, как ни парадоксально это звучит, весьма экологически устойчива. Это связано с целым рядом аспектов. Начиная с того, что натуральные материалы обеспечивают хорошую паропроницаемость, а это важно как для внутреннего климата, так и для естественных условий существования здания. Мы стараемся избегать стеклопакетов, так как стеклопакет не позволяет сделать форточку. А форточка для экологической устойчивости исторического здания – вещь необходимая. Это мелочи, но они очень важны. То же относится и к печам, печным трубам, вьюшкам в стенах и многим другим деталям, которые мы всегда внимательно ищем и рассматриваем, чтобы восстановить естественную вентиляцию и не загромождать объект системами вентиляции принудительной. Мы стараемся вновь запустить этот инженерный жизнеобеспечивающий организм здания.

Многие этот аспект, к сожалению, просто игнорируют, и вот от этой ошибки я бы хотела всех предостеречь. Инженерная составляющая исторических построек достаточно изобретательна, но плохо изучена. И профессия инженера-реставратора – большая редкость сегодня. И эта составляющая просто выпадает, а это как дыхательная система для человека. Итак, система вентиляции – один из важных аспектов, и относиться к ней надо как к объекту реставрации.

- Кажется, все понятно, логично и реализуемо. Откуда же берется череда уродцев, в которые превращаются памятники после приспособления?

- Я полагаю, что это связано с уровнем культуры и ответственности в обществе и в профессии. Вот буквально недавно я провела полдня в приемной комиссии школы МАРШ. Принимали вступительные экзамены в бакалавриат. Спрашивали, в первую очередь, а зачем вы хотите стать архитектором? Я мысленно разделила студентов на две категории. Одни хотят стать архитектором, чтобы построить самое красивое, в их представлении, здание, другие – чтобы решить проблемы города, среды, людей посредством искусства архитектуры. Логика понятна: есть социально-ответственные люди, есть люди, исповедующие амбициозно-эгоистичный подход. В этом нет ничьей вины. Бытует мнение и представление об архитекторе как небожителе, который волен творить все что хочет, а если этого кто-то не оценивает, значит, он просто не в состоянии понять «звезду».

Жанр приспособления исторических зданий в архитектуре до конца не проявлен. Я считаю, что эти профессиональные навыки не должны быть чем-то особенным, ими должны владеть все профессиональные архитекторы, работающие в историческом городе. И технологии реставрации тоже должны быть в ряду нормальных профессиональных инструментов архитектора.

- Да, то есть получаемое «на выходе» здание – отражение внутреннего мира архитектора.

- Пожалуй, тут можно говорить о совокупности факторов, но в конечном итоге – да. Люди часто берутся за объект, в нашем случае мы говорим об объектах культурного наследия, не видя в нем ничего, кроме места для стройки или строительного материала, который можно перемещать. Не все чувствуют метафизику здания. А ведь архитектура, на мой взгляд – это наука о пустоте, а не о стенах. Мы создаем пустоту, мы ее означаем, осмысляем, оформляем, наполняем. В зависимости от того, чем пустота наполнена, меняется и ощущение человека, в ней находящегося. Есть те, кто занимается стенами, и те, кто занимается тем, что за ними. Причем это касается и внутреннего, и внешнего пространства.

Что касается исторических зданий… Я люблю мысль Кристофера Дэя, которую он высказал в книге «Места, где обитает душа». Он описывает, как в старом доме ты видишь кирпичи, положенные руками каменщика, который в это время пел песню, и песня в этих кирпичах осталась. Это образно, но можно трансформировать в профессиональный подход архитектора, и через эту призму смотреть на объект.

- Это со стороны творцов. А что с заказчиками? Вы много общаетесь и наверняка можете оценить тенденцию: есть ли изменения в отношении к объектам культурного наследия со стороны инвесторов, будущих хозяев?

- Изменения есть. Памятники архитектуры сносить нельзя – это уже осознали и запомнили все. Сейчас много заказчиков, которые занимаются историческими домами с интересом. Это не тотальное явление, но это есть. В то же время, надо понимать, что у инвесторов - свои экономические интересы и задачи, и мы должны предлагать им обоснованные решения. Я на собственном опыте знаю пару ходов.

Правильная реставрация гораздо выгоднее, чем неправильная. Правильная- предполагает более экономичные материалы, так как они, чаще всего, отечественные и натуральные, так как реставрировать надо теми же материалами, из которых здание построено. Кроме того, при корректном подходе значительно снижается процент инженерных и строительных мероприятий.

Понимаете, многие, в том числе и девелоперы, живут в плену клише, суеверий и сарафанного радио. У нас не читают первоисточники, привыкли жить по слухам. В 90-х годах заявляли однозначно: снесу старое и построю новое, так дешевле.

Тогда я садилась и считала, сколько кубометров кладки на известковом растворе нужно разобрать, потом вывезти… Во что выльется новое строительство на старом месте в том же объеме или даже в большем, притом что стены будут в два раза тоньше. Потом считала, во что обойдется реставрация, если исторические стены уже есть. Что выгоднее: их привести в порядок или тратить время и деньги на снос? С цифрами в руках переубедить получается.

Но, кстати, такая логика не сработала, когда мы делали палаты Брюса на углу Брюсова переулка и Большой Никитской. Это для меня, пожалуй, самый сложный объект технически и юридически. Заказчик нам сообщил, что выиграл конкурс на реставрацию палат, а за ними стоит жилой дом 1947-48 гг. из шлакоблоков, и этот дом он собирается снести и построить бизнес-центр. Хорошо. Но когда мы сходили и посмотрели, то увидели сразу, что это не советский дом, а это - надстроенный флигель, который имеет прямое отношение к главному дому. И через архивные материалы мы убедились, что все это – единая усадьба, и владение шло вглубь Брюсова переулка. Мы нашли внутри своды и на фасадах барочные наличники. Стало ясно, что подписан приговор уникальному историческому дому. Передо мной встал выбор. Можно было отказаться, но было ясно, что они быстро найдут, с кем договориться и завтра здесь будет экскаватор. Я тогда предложила как-то договориться с правительствомМосквы о компенсации – не получилось. Тогда предложила поставить дом на госохрану и просто корректно заменить надстройку, чтобы инвестор все-таки получил искомые квадратные метры.

Вобщем, ситуация складывалась даже какая-то… криминальная. Я стала объяснять, что снос объекта в центре Москвы с толщиной стен в полтора метра обойдется очень дорого, такие дома трудно поддаются разборке. Я сказала, что на 60% дом уже есть. Фактически построен, надо просто отреставрировать. Но даже этот экономический аргумент не подействовал.

Страсти накалились не на шутку, но я нашла аргумент, самый неожиданный. Заказчик – нормальный банкир, который считает деньги, живет в своей системе ценностей. И я сказала, что представьте, что этот дом принадлежал вашему дедушке. Представьте, что вы – наследник этого состояния. Что эта недвижимость – зона вашей ответственности. Вы – будете уничтожать то, что построил ваш дед? И - сработало.

- Ну, а как же компенсация в квадратных метрах?

- Моей задачей было всячески проявить «тело» памятника и сделать надстройку, чтобы она не читалась из узкого переулка. Мы решили сделать ее стеклянной, наклоненной внутрь. Конструкция «гармошкой» возникла не случайно. Здесь сыграла роль ориентация по сторонам света, фасад развернут на юго-запад и обладает большой степенью перегрева, поэтому требовались значительные по размеру и мощности чиллеры на кровле. Мало того, что они торчали на три метра, при этом на них еще и не хватало электричества. Тогда решили сломать поверхность и «переломить» направление лучей. Получился энергоэффективный фасад.

Но самое неожиданное случилось в финале. Когда был смонтирован каркас и уже привезено недешевое стекло, меня вызвал к себе главный архитектор города Кузьмин и потребовал … изменить фактуру, потому что Юрий Михайлович не любит стекло, а часто ездит по Никитской и дом ему не понравится. Я в сердцах парировала, что еще неизвестно, сколько Лужков тут будет ездить, и как в воду глядела, мэра скоро сняли. Но мы все-таки придумали ход, как сделать так, чтоб стекло не выглядело стеклом. Мы покрыли поверхность точками краски. Эти точки подбирали вручную и распечатывали на пленке. Достигли эффекта металла снаружи, но светопроницаемости внутри.

Я думаю, что надстройка не будет жить столь же долго, сколь и основной объем. Уровень алчности снизится, уровень образования повысится и когда-нибудь можно будет вернуть флигелю усадьбы Брюса его исторический силуэт.

- Помимо чисто конструктивного подхода играет роль ведь и личный вкус заказчика?

- Конечно. В 2003 году мы работали при реконструкции фабрики Жиро. Нам предложили заняться интерьером входной группы. Там полным ходом шла реконструкция здания. Был согласован проект, по которому оно меняло фасад, становилось оштукатуренным, украшенным карнизами. То есть становилось «подороже» - естественно, по российским понятиям того периода времени.

Так вот, нам доверили сделать небольшой объем входной группы внутри одного из корпусов. Но выяснилось, что там существует серьезная проблема с логистикой. Чтобы из этой входной группы попасть в другие корпуса, нужно идти длинными темными коридорами, которые нам, кстати, тоже предлагалось украсить. Но мне казалось, что так делать нельзя, при этом все объекты вертикальных коммуникаций – лифты, лестницы – все уже было на своих местах. Мы рискнули предложить изменить структуру здания, вывесить галерею со стороны двора и сделать сквозной проход. Галерея не должна была касаться кирпичной кладки стен, так как у них замечательный рельеф и сохранность хорошая. Галерея должна была быть сделана просто и экономично. Мы спроектировали 24 одинаковых элемента. По структуре стенка-балка - самонесущая, нужно было, чтобы она по минимуму опиралась на стены. Она несет сама себя. Стоит на трех опорах, а зданием, по сути, защемлена.

В этом плане договорились. Внутри – оставили своды Монье, колонны, сделали мебель из бетона.

Оставалась последняя проблема – отделка фасадов. На наш призыв оставить все в кирпиче заказчик отреагировал резко отрицательно. Мол, где это видано – голый кирпич. Да-да, в Москве начала 2000-х такое еще не практиковали. Нам пришлось долго объяснять, что такое, собственно, кирпич. Показывать гравюры, доказывать, что кирпич - лицевой, то есть предназначенный для жизни на открытом воздухе. Но самое плохое, что строители оказались совершенно не знакомы с технологией вычинки кладки. Тут нам помогли реставраторы. Таким образом, на объекте реконструкции была применена реставрационная технология, что было ново для строительства в Москве. Проект вошел в пятерку лучших коммерческих объектов в Москве по списку Форбс за 2000-е годы. Но… с заказчиком не дружим. Говорит, что со мной сложно работать: слишком упрямая.

- А видите ли Вы возможность как-то законодательно обозначить границы допустимого вмешательства в памятник в ходе его приспособления? Можно ли оговорить степень вмешательства в его образ, возможность освоения подземного пространства? Это могло бы помочь?

- Приспособление – это вид работ на памятнике, понятие из 73-ФЗ о культурном наследии. Но его трактуют строители в свою пользу. Что касается освоения подземных пространств, то здесь я - не сторонник радикальных запрещений. Это ведет только к коррупции. Процесс надо не запрещать, а возглавить. Проблема и страхи лежат в той плоскости, что люди – «не профессиональны и не культурны», и они загубят памятник подземным строительством. Дома Привалова на Садовнической улице в Москве снесли только ради паркинга, так звучит официальная версия, во всяком случае. Но ведь можно было - и сохранить, и паркинг сделать. При желании и умении. Мне кажется, нужно разрабатывать и законодательно закреплять методики и стандарты, которые бы сопутствовали освоению подземных пространств. Для сводчатых – одни методики, для более поздних – другие. Ведь есть специалисты, которые владеют этим материалом. То же самое и с воздействием на образ объекта.

Сложнее дело обстоит с оценкой того, как новая функция повлияет на памятник. Тут возможно воздействие только экспертным мнением.

- Из нашей беседы, Наринэ, можно вывести собирательный портрет современного архитектора. Получается, это человек, который должен, по сути, уметь все, ну, или почти все.

- Разделение архитекторов на специализации – реставратор или специалист по приспособлению – я считаю ложным. Работая с городской средой, архитектор должен владеть всей палитрой приемов, которые этой среде свойственны. Да, он должен уметь все. Задачи город ставит очень разные и надо иметь полный арсенал базовых знаний, чтобы к каждой проблеме уметь подходить индивидуально.

Возьмем историю с Новым музеем в Берлине, который реконструировал Дэвид Чипперфильд. Его же не считают реставратором или специалистом по приспособлению или реконструкции. Чипперфильд – архитектор, и он создал прекрасный объект, в котором сочетается и консервация руины, и новое строительство. Он проявил весь арсенал приемов. Мы в нашем бюро тоже не занимаемся только приспособлением. Мы занимаемся и новым строительством, в Химках спроектировали комплекс новых зданий – это был опыт строительства массового жилья. Мы также ведем градостроительные, транспортные исследования. Мы создали за время работы много всяких технических изобретений. Наша профессия очень многогранна. И учиться ей приходится всю жизнь.

- Здесь встает вопрос об ответственности архитектора. И перед средой, и перед самим собой…

- Я очень люблю в таких случаях приводить в качестве иллюстрации палимпсест Архимеда – древний пергамент, ориентировочно X века, который содержал записанные в Византии труды Архимеда. Затем он был повторно использован в XIII веке, на нем записали литургические тексты, прямо поверх текстов Архимеда. Палимпсест был обнаружен в XIX веке. С точки зрения визуального восприятия – это абсолютно органичное произведение. И наша материальная среда – это такой же палимпсест, и развивается также. Но мы, архитекторы, должны понимать, что пишем тексты не чернилами, а кирпичом и бетоном. И степень ответственности – совсем другая.

Фото: предоставлены АБ "Рождественка"

Беседовала Евгения Твардовская