Корона и вирус

Как 250 лет назад в императорской Москве боролись со смертоносной эпидемией

Константин Михайлов

История нашей страны столь длинна и многообразна, что параллели с современностью даже не нужно искать – сами находятся. Конечно, опыт борьбы с чумой 1771 года в Москве 2020-го вряд ли пригодится, но знать о нем стоит. 

Эпидемия чумы в России 1770–1772 гг. – последняя по времени крупная вспышка «черной смерти» в Европе. Как выясняется, власти знали о приближении эпидемии заранее и предпринимали меры, чтобы ее предотвратить. Увы, не смогли.

Чума: путь в Москву

Не все знают, что эпидемиологическая служба существовала в России уже в начале XVIII века. Как только из-за кордона доходили вести о заразительных болезнях, на границах и в портах появлялись специальные карантинные заставы, где всех проезжающих задерживали на шесть недель. В них несли службу врачи и воинские команды – для поддержания порядка. Вещи приезжих обеззараживали дымом можжевельника и полыни, а монеты, например, заставляли окунать в уксус. При Екатерине II к этой системе добавились медицинские «форпосты» (врач и два лекаря) на главных дорогах, ведущих в центр страны. Однако против чумы они оказались бессильны.

Считается, что в Москву чуму занесли с театра русско-турецкой войны, из Молдавии и Валахии, где она свирепствовала, когда туда вступили русские войска. Теперь уже не дознаться, был ли у смертоносного вируса (строго говоря, чума   – это бактериальная инфекция) живой «перевозчик» или же чумная бацилла въехала в первопрестольную с какими-нибудь зараженными товарами или трофеями.

По отзывам современников, «мор распространялся как пламя, гонимое ветром». В августе 1770 г. зараза достигла Киева, затем Брянска.

Императрица Екатерина II была поставлена в известность о приближающейся опасности. Кажется, она гораздо лучше, чем местные власти, понимала серьезность положения. 

19 сентября 1770 года она пишет московскому генерал-губернатору, «главнокомандующему в Москве» фельдмаршалу графу Петру Салтыкову: «По причине известий, что в пограничных с нами Польских местах оказывается заразительная болезнь, повелеваем вам, чтобы сие зло не вкралось в середину империи нашей, учредить заставу в Серпухове на самой переправе чрез реку, и определить на оную лекаря, дабы все едущие из Малой России, кто бы то ни был, там остановлен и окуриван был… По всей границе приняты осторожности, а вышесказанное делается в рассуждении Москвы».

Есть сведения, что в августе–сентябре 1770 года в Москве проявились первые случаи заболевания чумой. Однако поначалу она протекала в легкой форме и проявлялась в увеличении паховых лимфатических узлов, чему заболевшие не придавали значения и не обращались к докторам.

Поэтому поздней осенью 1770-го еще казалось, что Москву удастся отстоять; эпидемия в Киеве и окрестностях пошла на спад, нужно только поставить чуме более строгие заслоны. Екатерина II предписывает Салтыкову 14 ноября: «Дабы воспрепятствовать сему злу вкрасться и в Московскую губернию, посылаю к вам из гвардии шесть человек офицеров с тем, чтобы вы распределили из них как в Серпухове, так и по всем другим по рассмотрению вашему учрежденным к пресечению проезда без надлежащих осмотров местам». Каждому офицеру придавались унтер-офицер с двумя солдатами, также предписывалось направлять им в помощь солдат Великолуцкого полка или Московского гарнизона – с тем, чтобы исполнить предписания императрицы: организовать карантины на всех проезжих дорогах, пропускать к Москве только тех, кто имеет письменные свидетельства, что в местах, из которых они следуют и через которые проезжали, «заразительная болезнь не оказывалась»; те, кто ехал через зараженные места, должны были предъявить документ о прохождении карантина, но на заставе их все равно помещали в дополнительный карантин на двое суток; «карантинные обряды» распространялись также на воинские команды, казенных курьеров, пленных. Вещи и одежду надлежало окуривать дымом, а депеши и пакеты «в уксусе обмачивать и потом на огне курением обсушать».     

Увертюра в военном госпитале. Без паники!

Однако в декабре 1770 года чума объявилась-таки в Московском военном госпитале (свидетельство в пользу «военного» происхождения эпидемии). 27 служителей вдруг заболели некоей «злой лихорадкой», выжили только пятеро. Главный врач госпиталя Афанасий Шафонский быстро понял, с чем имеет дело. Он сделал все возможное, чтобы не выпустить заразу за пределы госпиталя: выставил вокруг охрану, построил карантинные бараки, велел круглосуточно жечь костры, чтобы окуривать территорию дымом. Шафонский доложил об опасности эпидемии начальству – Медицинской коллегии. В ответ… его обвинили в напрасном сеянии паники. 

 Главная военная гошпиталь в Москве. Старинная акварель

Весьма вероятно, что страх получить взыскание за проникновение заразы в Москву заставил медицинских и иных чиновников попытаться скрыть инцидент в госпитале – в надежде, что все здесь и закончится. О происшествии не доложили генерал-губернатору, и никаких дополнительных мер по борьбе с чумой в городе не приняли. Страшная правда вскрылась только через месяц. 

В конце декабря императрица пишет графу Салтыкову, что из его донесений «усмотрела с великим сожалением», что «опасная болезнь вкралась в Московский госпиталь, что она уже с месяц как продолжается и что о том вам никто не репортовал». Салтыков отчитывался: приняты меры «для отрезания госпиталя и коммуникации с ним со стороны города», а также «взяты всевозможные осторожности». В частности, запретил въезд в Москву купцов из Киева и Польши без шестинедельного карантина, а также ввоз льна, ниток, хлопка, шелка и мехов – все это было велено изымать и сжигать. 

Екатерина посчитала «осторожности» недостаточными и велела «пресечь многочисленные к открытой со всех сторон столицы пути, оставя только открыто несколько въездов в город, на коих поставить заставы». В Москве императрица приказала «умножить публичные огни» и в них «жечь можжевельнику и других материй, кои в подобных случаях в употреблении». Помимо этого, она приказала назначить «нарочитых попов, кои бы уже ни с кем сообщения не имели, окроме с зараженными для всякой церковной потребы». «Жителей, естьли сие приключение их привело в уныние, всячески старайтеся ободрить», – советовала императрица.

«Осторожности», казалось, подействовали. 7 февраля 1771 года граф Салтыков направил Екатерине донесение, в котором сообщал, что «вся опасность от заразительной болезни в Москве миновалась» и очаг заражения в Военном госпитале ликвидирован. В ответ Екатерина повелела ему 22 февраля «свесть караул от главного госпиталя; также сжечь сумнительные там два покоя и все, что в них есть».

Увы, ни граф Салтыков, ни императрица Екатерина не подозревали, что уже больше месяца чума свирепствует в двух шагах от Московского Кремля. Им и об этом не доложили вовремя. 

Суконный двор: тайные похороны

Рядом с Большим Каменным мостом, между нынешними Софийской набережной и Болотной площадью, располагалась крупнейшая московская мануфактура того времени – Большой суконный двор. Его корпуса достояли до конца 1930-х годов. С 1 января по 9 марта 1771 года на фабрике умерло 130 человек. Фабричная администрация то ли не поняла поначалу – от чего, то ли слишком хорошо поняла: объяви, что на Суконном чума – и о сбыте продукции придется забыть.

Суконный двор в Москве. Старинная гравюра

Карантина не ввели, болезнь обозвали «гнилою горячкой», а умерших тайно хоронили по ночам, пока количество смертей не стало невозможно скрывать, а рабочие начали разбегаться с мануфактуры в город, разнося заразу.

Предполагали, что чуму завезли на Суконный двор вместе с шерстью; однако присланный на фабрику врач Ягельский установил, что на Рождество один из рабочих привез на Суконный двор женщину с распухшими железами за ушами, которая вскоре умерла, а вслед за нею ее родственники и друзья. В момент врачебной проверки в марте на Суконном дворе обнаружилось 16 больных с сыпью и чумными бубонами, а сколько разбрелось по городу – уже никто не узнал. 

Суконный двор. Фасад со стороны Болотной площади. Чертеж И.Ф. Мичурина. 1746 г.

Фабрику закрыли, здоровых рабочих перевели на другие предприятия, а больных увезли в подмосковный Николо-Угрешский монастырь, ставший первым чумным госпиталем. Однако Суконный двор не был окружен караулами, и многие рабочие сбежали после оглашения диагноза. 

Граф Салтыков доложил в Петербург об очередной победе над эпидемией, однако императрица, похоже, перестала доверять его реляциям. В марте 1771 года она то и дело дает Салтыкову письменные указания о борьбе с чумой: что делать с сукном, выработанным на мануфактуре во время эпидемии, как обеспечить безопасность складов, как поступать со скотом, «гонимым из Малой России на продажу» и т.п.

25 марта, убедившись, что в Москве «прилипчивая болезнь распространяться начинает», императрица запрещает хоронить умерших внутри города и велит отвести для этого погосты нескольких церквей «в нарочитом от Москвы расстоянии». Для чумных больных Екатерина предписывает Салтыкову открыть еще один госпиталь в каком-либо мужском монастыре «по примеру Угрешского», а еще один монастырь отвести под карантин. Так в борьбу с эпидемией включились Симонов и Данилов, позднее и Новодевичий монастыри.

Не забыла императрица и про разбежавшихся с Суконного двора рабочих: «Прикажите публиковать в городе, чтобы бежавшие с большого суконного двора фабричные немедленно все явились для выдерживания карантина… естьли же после публикации кто из них по городу шатающийся найден будет, таковых в полиции высечь плетьми и отсылать в карантин».

Симонов монастырь. Гравюра начала XVIII века. В 1771 году обитель послужила Москве чумным госпиталем

И, видимо, понимая уже, что граф Петр Салтыков обуздать чуму не в состоянии, императрица командировала ему на помощь генерал-поручика Петра Еропкина. Его задачей объявлялась борьба  с «прилипчивыми болезнями», а городские власти и обер-полицмейстер обязаны были оказывать ему всяческое содействие. Ему же подчинялись все «жительствующие в городе доктора и лекаря», ему же предоставлялось право произвести, если потребуется, дополнительный набор в полицию.

Того, что генерал-поручику Еропкину придется вскоре воевать в Кремле и на Красной площади, императрица не могла предвидеть.

От весны до осени: Москва зачумленная        

Зато она понимала, что уже пора заботиться о том, чтобы зараза не расползлась из Москвы в другие города империи и не дошла до Петербурга. В следующем рескрипте, от 31 марта, императрица велит окружить зачумленный город карантинами «для всех из Москвы выезжающих» по всем дорогам в радиусе 30 верст. А саму «Москву, ежели возможность есть, запереть и не впускать никого без дозволения». Возы с продовольствием для первопрестольной предписывалось останавливать в семи верстах от города. Туда московские жители должны были приходить в определенные часы и под присмотром полиции покупать продукты бесконтактным способом: «между покупщиками и продавцами разложить большие огни и сделать надолбы… чтоб городские жители до приезжих не дотрогивались и не смешивались вместе; деньги же обмакивать в уксусе».

Данилов монастырь. Гравюра начала XVIII века. В 1771 году мобилизован на борьбу с чумой

Генерал-поручику Еропкину было особо поручено не пропускать проезжающих из Москвы не только к Санкт-Петербургу, но и в местности между столицами. Карантины и сторожевые посты были устроены в Твери, Вышнем Волочке и Бронницах.

Все эти меры помогли предотвратить превращение московского бедствия в общероссийское. Есть данные, что чума попала из Москвы в Воронежскую, Архангельскую, Казанскую и Тульскую губернии, но общенациональной пандемии не случилось. Однако прекратить чуму в Москве не удавалось.

Двузначные цифры показателей смертности быстро сменились трехзначными. В апреле 1771-го Москву разделили на 14 частей со специальными «смотрителями», которые обязаны были регистрировать  умерших, осматривать больных и доставлять их в госпитали, а также изолировать жильцов домов, в которых обнаруживались больные, и оцеплять их полицейскими караулами – во избежание побегов зараженных. По официальной статистике, в апреле в Москве умерли 774 человека, в мае – 850. Тем не менее, в Петербург, направлялись отчеты о затихании эпидемии. В июне, несмотря на смерть еще 1100 человек, власти даже решили сократить наполовину карантинные сроки, снять часть застав на дорогах в Москву и распустить по домам врачей из чумных монастырей-госпиталей.

Однако стоило в июле установиться теплой погоде, иллюзии рухнули. Смертность превысила 100 человек за сутки, вымирали целые кварталы в Преображенской, Семеновской и Покровской слободах. Симонов монастырь-госпиталь переполнился, и больных стали вывозить в «особый дом» в селе Троицком-Голенищеве, на нынешней Мосфильмовской улице.

Императрица предписывала все новые строгие меры, весьма схожие с нынешними. Еще в апреле она велела Салтыкову запретить «публичные во многом числе всякого звания людей собрания в местах запертых и покрытых», былы и маскарады, заменив их во избежание «уныния» увеселениями на открытом воздухе, качелями и «гульбищами». Впрочем, на балах и маскарадах веселиться стало некому: мало-мальски состоятельные люди бежали от чумы в загородные имения или просто уезжали в другие города. 

Простонародью тоже было не до веселья. Принудительные карантины и изоляторы, дезинфекция жилищ огнем и дымом, закрытие рынков и бань, остановка работ на фабриках, повсеместное сжигание платья и вещей умерших – такой стала повседневная жизнь зачумленной Москвы. На улицах круглосуточно горели костры из навоза или можжевельника, распространяя смрад.

В августе бывали дни, когда заражалось до 500 и умирало до 400 москвичей. По официальным данным, в этом месяце умерло 7270 человек. А в начале осени, по свидетельствам современников, умирало до тысячи человек в день. «Сначала на каждой улице было несколько больных, – пишут историки московской умы, – потом они появились в каждом доме, и, наконец, были уже целые выморочные дома, заколоченные досками». «Каждый день на всех улицах можно было видеть больных и мертвых, которых вывозили. Многие трупы лежали на улицах: люди либо падали мертвыми, либо умерших выбрасывали из домов. У полиции не хватало ни людей, ни транспорта для вывоза больных и умерших, так что нередко мертвые по 3–4 дня лежали в домах».

Дома, где жили заболевшие, заколачивали досками, а на воротах рисовали красные кресты. Не хватало ни гробов, ни деревянных ящиков, которыми стали было их заменять. По опустевшим улицам ездили наводившие ужас «фурманщики», или «мортусы» в масках и длинных просмоленных или вощаных плащах-балахонах, которые вытаскивали длинными крючьями трупы из чумных домов, грузили их на телеги и увозили за город.

Бывало, что трупы выбрасывались на улицу или тайно зарывались в огородах, садах и подвалах, несмотря на указ императрицы с угрозой вечной каторги за сокрытие информации о заболевших и умерших. 

Москва 1771 года. Мортусы привозят зачумленного к воротам Симонова монастыря. Картина XIX века

И «мортусов» не хватало – они и сами заражались и гибли. Тогда власти пополнили их ряды теми, кому было уже нечего терять – выпустили из тюрем приговоренных к каторге или смертной казни. За мародерство, чреватое заразой – хищение имущества из зачумленных домов – была установлена смертная казнь на месте.

Московские врачи напрягали последние силы. Доктор Даниил Самойлович, работавший одновременно в Симоновом, Даниловском и Новодевичьем монастырях-госпиталях, оставил объемистый труд о борьбе с чумой в Москве. Он ввел успешную дезинфекцию имущества заболевших «окуривательными составами» и, чтобы доказать эффективность метода, надевал обработанную одежду, снятую с погибших. 

Врач Даниил Самойлович. В дни бунта был избит толпой у чумных бараков Данилова монастыря

Московские медики того времени предлагали разные рецепты борьбы с эпидемией. Даниил Самойлович ратовал за чистоту в домах и частое обмывание тела холодной водой или уксусом. Также он рекомендовал «открытый воздух, пищу кислую, как можно из земляных овощей, а меньше всего употребление мяса». Афанасий Шафонский, первым распознавший чуму в военном госпитале, советовал «избегать заразительные домы, людей и наипаче пожитков», но если в доме обнаруживалась инфекция – сжечь все, что больной, «будучи в заразе, около себя имел». Имевшим контакт с зараженным он предписывал «окуриваться довольно и стараться выпотеть и после обмыть все тело». Врач Ягельский, наводивший ревизию на Суконном дворе, прописывал «чистоту и употребление капель, называемых спиртус нутридульцис, ибо сие лекарство очень сию болезнь предохраняет».

В общем и целом московские лекари того времени не могли предложить больным ничего, кроме «потогонного лечения»: им советовали пить много горячей воды с уксусом или травами ромашки, укутываться в одеяло и обильно потеть. Также рекомендовалось пить рвотные средства или «палец в рот засунуть». Если жар и слабость не проходили, больному следовало пить холодную воду с уксусом или кислый квас, а также «привязать к голове ржаного хлеба с уксусом или кислым квасом».

Свой вклад в отечественное здравоохранение попыталась внести и императрица Екатерина. Она приказала графу Салтыкову взять «несколько человек из своих безнадежно зараженных», поместить их в «сухом и холодном месте», поить холодной водой с уксусом и не менее двух раз в день натирать их льдом. «Никому не говорите про эти опыты и чрез несколько времени уведомьте меня что окажется», – писала императрица.

Увы, и этот рецепт не подействовал.  

Фельдмаршал Петр Салтыков, бесстрашный победитель Фридриха II при Кунерсдорфе, дрогнул. Зараженные объявились уже в его кремлевском офисе. 13 сентября он написал императрице: «Дворянство все выехало по деревням... в сенат никто не ездит... приказать некому, по кого ни пошлю, отвечают – в деревне. И попросил об «увольнении из Москвы». На следующий день, не дожидаясь ответа императрицы, главнокомандующий уехал, вернее сказать, бежал из Москвы в свою усадьбу Марфино. (Императрица уволит его задним числом.) Вместе с Салтыковым выехали гражданский губернатор Бахметев и обер-полицмейстер Юшков. 

В обреченном городе не осталось власти, полиции и войска – и немедленно начались бесчинства и грабежи. 

Чумной бунт. «Богородицу грабят!»

В начале сентября священник московской церкви Всех Святых на Кулишках стал рассказывать прихожанам сон некоего фабричного рабочего. Тому привиделась во сне Богородица, которая сказала, что перед установленным на Варварских воротах Китай-города ее образом (Боголюбской иконой) более тридцати лет никто не служит молебнов и не ставит свечей. За это Христос хотел послать на Москву «каменный дождь», но Богородица умолила сына заменить эту кару на «трехмесячный мор». 

Варварские ворота Китай-города. Акварель 1790-х гг. Такими их видели участники Чумного бунта

Рассказ мгновенно распространился по Москве, и толпы горожан устремились к Варварским воротам (их снесут в 1934 году) в последней надежде вымолить прощение у Богородицы. Священники, оставив храмы, служили молебны прямо на площади. Люди по очереди лазали к иконе, стоявшей над проемом ворот, по лестнице, просили исцеления, ставили свечи, целовали образ, оставляли пожертвования в специальном сундуке. 

Московский митрополит Амвросий, понимая опасность такого скопления народа в разгар эпидемии, решил его прекратить: икону убрать в храм Кира и Иоанна на Солянке, а сундук с деньгами передать в Воспитательный дом. 

Возможно, сборище у Варварских ворот казалось духовным и светским властям еще и подозрительным – сегодня его назвали бы митингом: по свидетельству историков, там не только молились, но и ругали распоряжения начальства, докторов, проклинали «бесовские» карантины и т.п.

Варварские ворота на картине середины XIX века. Виден большой киот для Боголюбской иконы над заложенным проемом ворот

Как бы то ни было, Амвросий посоветовался с оставшимся в городе генерал-поручиком Еропкиным; тот рассудил, что убирать икону небезопасно, но за сундуком послали чиновников духовной консистории и солдат. Народ, завидев такое, закричал: «Бейте их! Богородицу грабят!» 

Так начался 15 сентября 1771 года знаменитый Чумной бунт. Ударили в городской набат у Спасских ворот Кремля. Толпа, в которой были рабочие, торговцы, подъячие, канцеляристы, ремесленники, безместные попы, крестьяне, дворовые люди, раскольники и даже караульные «инвалидного полка» в Кремле – набросилась на солдат и кинулась в Кремль искать митрополита. Мятежники, вооружившись кольями, топорами и камнями, разгромили и разграбили Чудов монастырь, где он жил. Начали с покоев архиерея, домовой церкви и библиотеки, затем обнаружили винные погреба в подвалах, и вино полилось рекой на кремлевских площадях… 

Донской монастырь. Гравюра начала XVIII века. В 1771 году взят штурмом участниками Чумного бунта

Амвросий успел уехать и укрылся в Донском монастыре, но бунтовщики об этом дознались. На следующий день толпа ворвалась в Донскую обитель, выволокла митрополита из храма и растерзала у монастырских ворот, приговаривая при том: «Ты ли послал грабить Богородицу? Ты ли велел не хоронить покойников у церквей? Ты ли присудил забирать в карантины?». 

Убийство митрополита Амвросия. Рисунок XIX века

В тот же день погрому и грабежу подверглись опустевшие богатые дома, а также чумные больницы и карантины – больных «освобождали» от власти «бесов». Бунтовщики попытались заодно освободить каторжников из острога Розыскного приказа.

Бой в Кремле и на Красной площади

Расправившись с митрополитом, мятежники двинулись на Остоженку в дом генерал-поручика Еропкина. сохранившийся доныне. Еропкин оказался не робкого десятка; он продемонстрировал, что если в борьбе с чумой к сентябрю 1771 года власти особых успехов не добились, то с бунтовщиками справляться умеют. 

Дом генерал-поручика Петра Еропкина на Остоженке, 38. Современная фотография

Собрав из оставшихся в городе солдат, полицейских и «волонтеров» небольшую воинскую команду в 130 человек, Еропкин двинулся с ней в Кремль, с прошлого дня занятый восставшими. Караульной службы они, правда, не несли, а предавались пьянству на Ивановской площади.

Очевидцем подавления бунта стал литератор и архитектор Федор Каржавин, в 1771 году служивший у Баженова в «Кремлевской экспедиции». В коротком мемуаре о Чумном бунте  он вспоминает, например, как «артилерия покусилась провесть к господину Еропкину несколько пушек со всем снарядом по Земляному валу; но Тверской Емской эмщики офицера прибили, а солдат принудили воротиться назад».

Войдя в Кремль через Боровицкие ворота, солдаты Еропкина вышли на Соборную площадь, где генерал-поручик скомандовал: «Конница, руби нещадно всех бегущих!» Конница разделилась на две колонны и, как вспоминал Каржавин, «начали саблями рубить народ пьяный, который бочки разбивал и веселился на Ивановской площади». Народ бросился под гору к Тайницким воротам, но пехота дала залп из ружей, а потом добавили картечью из двух пушек, которые Еропкин отыскал где-то на Пресне. Затем побоище продолжилось в Чудовом монастыре, у Никольских и Воскресенских ворот и на Красной площади. Мятежники пробовали забрасывать солдат каменьями, а в ответ получали пули; потом по толпе ударили в штыки. «Внутри монастыря, – указывает Каржавин, – положено мертвых до 70 человек, на площади же и во всем Кремле с оными 70 человеками щитают до 600 человек, да до 400 человек щитают убитых вне Кремля, то есть на Спаском мосту, под горою к Василию Блаженному, на Красной площади, на Воскресенском мосту, на Тверской, на Моховой, на Неглине в Обжорном ряду, на Боровитском мосту и прочт».

Воскресенские ворота и площадь перед ними на картине Федора Алексеева. 1800–1801. Здесь подавляли Чумной бунт 

Мятежники, ударив в набат «по всем церквам для збору», пытались отбить Кремль, приступали к Спасским и Воскресенским воротам, но были разогнаны конницей, артиллерией и штыковыми атаками. Бои продолжались четыре часа.  

На следующий день, 17 сентября, мятежники вновь собрались у Спасских ворот и пытались вступить в переговоры – «делать договоры для замирения в таких пунктах: чтоб хоронить их при церквах, в карантин не брать, карантинные домы разорить, лекарям и докторам их не лечить, бани распечатать, пленников и раненых им выдать, а в бунте их простить». Однако Еропкин, к которому шла уже подмога, ударил конницей в тыл бунтовщикам; переговорщиков «втоща во фрунт, старались наперед опохмелять медными эфесами, потом вязали руки назад и бросали в назначенные для них в Кремле погреба».

К вечеру в Москву вошли 800 солдат Великолуцкого полка и стали лагерем прямо на Красной площади. Мятежники, «потеряв всю свою надежду, бросились из Москвы по разным дорогам». 

В ноябре, когда чума уже утихала, в Москве состоялась экзекуция: 4 человека, в том числе убийцы митрополита Амвросия, были повешены, 72 человека были биты кнутом, 89 человек высекли плетьми и отправили на казенные работы.

Императрица Екатерина писала потом, что в московских происшествиях «ни головы, ни хвоста нет, а дело - вовсе случайное». Заодно она приказала цензурировать письма из Москвы, чтобы известия о бунте не просочились за границу.

Граф Орлов. Последнее средство

Восстанавливать порядок в Москву Екатерина отправила графа Григория Орлова, который приехал в первопрестольную 26 сентября. Вслед за Орловым шли четыре полка лейб-гвардии.

Орлов снискал славу избавителя Москвы от мора. Никаких принципиально новых санитарных мер, кроме укрепления застав и карантинов, он не ввел. Но пришла на помощь природа: начались ранние холода, и эпидемия стала понемногу сходить на нет.  

Орлов велел заново разбить Москву на 27 санитарных участков, открыть дополнительные больницы и карантины. Теперь в городе действовало 12 карантинных домов и шесть больниц. Орлов «с неустрашимостью стал обходить все больницы, строго глядел за лечением и пищей».

Надо отдать графу Орлову должное – прибыв в Москву, он сразу собрал консилиум врачей и следовал его указаниям. Были созданы «Комиссия исполнительная» и «Комиссия для предохранения и врачевания от моровой заразительной язвы». В карантинных зонах ввели строгий контроль за работниками – чтобы не разносили заразу. 

Понимая, что нищета и болезнь тесно связаны, Орлов организовал общественные работы по укреплению Камер-Коллежского вала вокруг Москвы: мужчинам платили по 15, а женщинам по 10 копеек в день. Боролся Орлов и с бродягами, разносившими заразу: их помещали в Николо-Угрешский монастырь до конца эпидемии. 

К концу октября ежедневная смертность в Москве снизилась до 350 человек, и Екатерина объявила о скором прекращении эпидемии. Орлова она в середине ноября отозвала из Москвы и даже освободила триумфатора от обязательного шестинедельного карантина, которому тот готов был подвергнуться. В Царском Селе до сих пор стоит триумфальная арка с надписью «Орловым от беды избавлена Москва».

Эпилог

По официальной статистике, с апреля по декабрь 1771 года в Москве умерло от чумы 56672 человека. В первые три месяца 1772 года чума в Москве, над которой в Петербурге уже отпраздновали победу, продолжалась: ежемесячное количество умерших снизилось до 30 человек. Об окончательном прекращении эпидемии было объявлено в только в ноябре 1772 года.

А в одном из писем сама Екатерина сообщала, что чума в Москве похитила более 100 тысяч жизней. 

Это можно, пожалуй, рассматривать как невольное признание в том, что противостоять нежданной напасти по большому счету не смогли ни власти, ни общество.

Материал опубликован в журнале «Огонек», № 10, от 16 марта 2020 года.

Заглавная иллюстрация: фрагмент картины советского художника Э. Лисснера «Чумной бунт». Изображены разгромленный Чудов монастырь и Ивановская площадь, на которой отряд генерал-поручика Еропкина сражался с бунтовщиками.